Шесть

Из фабрики корзин и гнутых стульев

Выходят крутобокие Кармен…

Дрожат платки, вздымаясь у колен,

И болтовня, как гомон пчел близ ульев.

Покачиваясь, топчутся в обнимку…

В покачиванье бедер — гибкость саламандр.

Одни глядят на облачную дымку,

Другие обрывают олеандр.

 

Денщик-сосед, юнец провинциальный,

Встал у калитки и потупил взгляд:

У всех шести походка — сладкий яд,

У всех шести румянец — цвет миндальный!

Лукаво-равнодушными глазами

Все шесть посмотрят мимо головы,—

Над крышею червонными тузами

Алеет перец в блеске синевы.

 

Лишь каменщики опытный народ,—

На них Кармен не действует нимало.

Взлетает песенка, ликующее жало,

Глазастый ухарь штукатурит свод,

На пальцах известковая насечка…

— шесть девушек на дне,—

Метнет в корзинщиц острое словечко

И ляпнет штукатуркой по стене.

 

А вечером, когда сойдет прохлада,

И вспыхнет аметистом дальний кряж,

И лунный рог, свершая свой вояж,

Плывет к звезде, как тихая наяда,

Когда сгустеют тени вдоль платанов,

И арка лавочки нальется янтарем,

И камыши нырнут в волну туманов,—

Все шесть сойдутся вновь под фонарем.

 

И под руку пойдут вдоль переулка,

Как шесть сестер, в вечерней тишине.

Латания бормочет в полусне,

Стук каблучков средь стен дробится гулко…

О римский вечер, тихая беспечность!

Поет фонтан, свирель незримых слез.

Там в небесах — мимозы, звезды, вечность,

Здесь на земле — харчевня между лоз.

 

Сел на крыльцо мечтающий аптекарь.

На стук шагов сомкнулись тени в ряд:

Шесть мандолин заговорили в лад —

Кому мольбы лукавых переливов?

О чем они? Кому журчанье струн?

Все шире плеск рокочущих мотивов,

Все громче звон — вскипающий бурун…

 

И оборвали… Тишина, прохлада.

Но шесть Кармен запели вдруг в ответ:

Все та же песнь, но через слово: «Нет!»

Лукавое, задорное «не надо»…

И снова струны молят все нежнее,

И все покорней отвечают голоса.

Смолк поединок. В глубине аллеи

Темнеют пары. Дремлют небеса…