Пришел немецкий ученый фон-дер-Кваке в свое военное министерство. Перед дверью солдат стоит в полной амуниции, как приклеенный.
— Чего надо?
— Изобретение принес, — сам на узелок показывает.
— Проходи. Сто тридцатый сегодня. Эк вас носит!
— Здравствуйте, господин полковник! Вот принес.
Поднял полковник голову — плотный такой, щеки, как окорока, — и смотрит на узелок.
— Что там?
— Изобретение. Порошок такой. Пустишь по ветру в неприятельскую сторону, сейчас же у всех у них все тело чесаться начнет… Три дня чесаться будут, всю кожу с себя сорвут… Здорово?
— Что же, хорошо. Сколько?
— Сто марок. Очень дешево, господин полковник. Я ведь для отечества.
— Семьдесят. Больше нельзя… Много вас уж ходит.
Вздохнул ученый, с завистью посмотрел на жирные полковничьи ляжки и пошел к казначею получать деньги. А по лестнице навстречу другой ученый подымается. Пыхтит, под мышкой какую-то штуку тащит, вроде швейной машины.
И тоже к полковнику.
— Вы с чем?
— Машина, господин полковник. Беспроволочным током работает. Заведешь ее — у неприятеля за десять верст глаза повылезают.
— Так, — зевнул полковник и по столу толстым пальцем побарабанил. — Испытание делали?
— Как же. На бельгийских пленных. Комиссия была — вот и свидетельство. Чистая работа: корова за двенадцать верст паслась и та ослепла.
— Как же вы так неосторожно? Ну, ладно. Полтораста марок.
— Прибавьте, господин полковник. Жена у меня, дети. Младший такой симпатичный мальчишка — на вас похож, господин полковник. Всего три года, а уже изобретает: вчера кошку керосином вымазал, серой обсыпал и в печку…
— Ладно. Десять марок прибавлю. Больше ничего?
— Орден бы мне какой-нибудь; ночей ведь не сплю, в кирхе не был два месяца, все изобретаю.
— Орден? Можно. Вон там в углу, в корзине, выбирайте. Следующий!
Перед дверью стоял хвост изобретателей. Тянулся по коридору, по лестнице, изгибался, как пожарная кишка, по улице и терялся далеко за углом.
гранаты, начиненные ржавыми иглами, — черт его знает, чего только не приносили!
К восьми часам вечера полковник мокрый, как утопленник, заглянул в коридор и хрипло скомандовал:
— Баста!.. Четыреста тридцать пять номеров. Никогда еще такого дня не было. Завтра же доложу военному министру, чтобы хоть таксу ввел. Невозможно, господа… Этак скоро Германия без рубашки останется.
— Господин полковник, господин полковник!
— Ну что еще? Завтра в шесть утра. Читали внизу объявление?
— Господин полковник! Изумительное изобретение! Полный переворот в военном деле!.. Мировое владычество Германии! Выслушайте, господин полковник…
— Закройте двери. В чем дело?
Маленький толстый немец оглянулся вокруг, потер руки и вынул из кармана небольшой черный ящичек.
— Вот. Двенадцать лет работал, господин полковник. Видите клапаны? Если эту проволочку соединить вот с этой, да с этой, да нажать вот на эту штучку — то за тысячи верст отсюда взлетит Нью-Йорк, нажать вот эту — Париж, вот эту — Петроград, вот эту — Лондон… А? Здорово?
Полковник крикнул:
— Сколько?
— Десять тысяч марок.
— Слушайте… — полковник подошел к изобретателю и, сверкнув глазами, взял его за глотку. — Слушайте вы, толстый идиот, слушайте вы, несчастная собака! Вот вам двадцать тысяч марок, ступайте сейчас же домой, сожгите ваш проклятый ящик и чтобы я больше об этом не слышал! Поняли?..
— Да почему?.. Господин…
— Почему?! Он еще спрашивает почему… А что же мы, военные, будем делать после твоего проклятого изобретения? Галоши заливать? А? С войной что будет? А? С пушками? А? Ремесло наше уничтожить хочешь, армию перекрасить, маршировки лейтенантов прекратить!.. Понял, что ты изобрел, понял?
— Понял.
— Ну так вот. Никому ни слова. Вот двадцать тысяч марок, ты ничего не изобрел, я ничего не слышал. А впредь не в свое дело не суйся, черт этакий…
Пересчитал изобретатель деньги, посмотрел на свой ящичек, вздохнул и на цыпочках пошел к дверям.
<1917>
В качестве комментария, проясняющего в какой-то мере отношение Саши Черного к «технике» войны, могут служить мемуарные свидетельства А. М. Федорова, встретившегося с поэтом на фронте и запомнившего некоторые из его высказываний: «Мне кажется, что в войне вообще никто ничего не понимает, а у нас в штабе, где как будто должны были бы что-то понимать, по-моему, понимают меньше всего, хотя делают вид, что понимают что-то. <…> Ведь если бы на самом деле кто-нибудь понимал в войне, то есть по-настоящему думал о войне, то никакой войны и не могло бы быть. — „Ну, это уж Вы, так сказать, из другой оперы. Я думал, Вы имеете в виду технику войны“. — Да хотя бы и технику. Ведь в технику входит не одна только математика, химия да какая-то там сомнительная стратегия. Самое главное — это та стихия войны, которая к черту рушит и математику, и стратегию…» (Российский фонд культуры. Архив А. М. Федорова. Воспоминания о Саше Черном).