Прошлой весной Александр Александрович Яблоновский раскрыл как-то свой заветный ящик. Я с любопытством заглянул внутрь: щипцы, зажимы, алюминиевые коробочки, свинцовые пластинки.
— Набор для печатания английских фунтов? — подумал я и прикусил язык. Совсем как будто у Александра Александровича характер для такого занятия неподходящий.
Александр Александрович поднял глаза, паскудную мою мысль перехватил и сурово отрезал:
— Рыболовные принадлежности.
Но кроткое мое раскаяние видя, смягчился и все свои алюминиевые коробочки раскрыл.
— Вот это крючки на кефаль, это на щуку, это на… камбалу.
Крючков с тысячу разложил, в глазах блеск мягкий, будто альбом лимитрофных марок показывает.
До чего, думаю, рыбы интеллигентные стали. Каждая в мутной воде свой крючок находит и сама на себя научным способом руки накладывает.
— А это что за обручальные кольца?
— Это, сударь, чтобы на удилищах суставчики закреплять. Хирургическим шелком их обматывают, а сквозь кольца леску пропускают.
— Зачем?
— Чтоб рыб подтягивать… Другая дура нервничает. Во все стороны дергается, как барыня в чарльстоне. Так вот, чтобы удилища не обломали, и подтягиваешь ее аккуратненько на вертушке сквозь кольца. Пока душу из нее не вымотаешь.
И глаза у него такие зеленые стали, как… у Торквемады. Слава Тебе, Господи, думаю, что я все-таки не рыба, а писатель.
— Вот, — говорит, — друг мой. Едете вы к Средиземному морю. В море вода, а в воде рыба. Человек вы немолодой, симпатичный. Чем летом зря флиртом-спиртом заниматься, приспособили бы себя лучше к рыбной ловле. Сядете себе на утес, под себя против ишиаса «Последние новости» подложите…
— Почему же не «Возрождение»?
— Можно и «Возрождение». Ветерок продувает, чайки мяучат, рыбка клюет… прохожие завидуют. К вечеру у вас, глядишь, на бесплатный буйабес и наберется…
— Не умею я, Александр Александрович.
— Чего ж тут уметь. Не ежа брить. Я вам самоучитель французский подарю. Тут все есть: от кита до устрицы. Полное заочное руководство. Мул и тот поймет.
Намек довольно странный.
— Спасибо. Но как же я сам рыбу с крючка снимать буду?
— А вам повивальная бабка нужна?
— Да нет же. Рыба, скажем, заглотает крючок до самой диафрагмы… Не Малюта же я Скуратов, чтоб живую тварь тиранить. Морфий ей впрыскивать, что ли?
— Глупости. Без морфия обойдется. Вот вам инструмент. За милую душу любой крючок вытащит.
— Откройте рот. Предположим, что вы белуга… Я беру самый большой крючок и сейчас вам продемонстрирую.
Однако я уклонился. Потому что у Александра Александровича глаза совсем светло-зеленые стали.
— Впрочем, постойте… Есть у меня одна золотая снасть. Так рыба сама на нее и лезет. Когда мы в Грецию из Крыма попали, у одного лодочника видал. Но только он, бестия, из авторского самолюбия никому близко не показывал. Пришлось его накачать. Против русской зубровки какой же грек устоит?.. И пока он в летаргическо-зубровном сне под лодкой валялся, мы с прибора копию и сняли. Берите с Богом. «Самодур» называется.
Взял я в руки длинный кусок пробковой коры. На нем крючки с перышками. К концу струны свинцовая груша привязана. Вроде эоловой арфы. Ни наживки не надо, ни удилища. Знай разматывай за кормой струну да пальцем поддергивай, словно на цитре играешь. Свинцовая груша вертится-вертится, вальсирует. Перышки мигают, рыба в гипнозе, как одурелая, на крючки скачет… Словом — не снасть, а беспроволочный телеграф с ручкой.
Поблагодарил я сердечно. Теперь, думаю, до самой старости обеспечен. «Самодур» в карман положил, рыбий самоучитель с радости на камине забыл — и домой. Когда, думаю, последние издательства перелопаются, открою средиземный вегетарианский ресторан, — рыба своя. Чего ж стесняться?.. А ресторан так и назову — «Греческий самодур». И в красном углу портрет Александра Александровича Яблоновского повешу в золотой рамке.
Приехал я к Средиземному морю. В знакомом месте, у лафавьерского лукоморья, в хижине поселился. Хожу мимо камней, руки за спину заложив, наблюдаю. Знакомые русские дачники сидят, словно Будды, ноги поджавши, крючки на удочках в море полощат.
Раз! Полпорции червяка на крючке корчится, сардинка в воде смеется. Два! В таком же роде.
А то и похуже: крючок под камнем заест; снимай с себя ту часть туалета, которую греческие боги не носили, и лезь в воду отцеплять. А в воде либо на морского ежа наступишь, либо на свой же крючок напорешься, — сиди потом на берегу, задравши кочергой ногу, да палец зализывай… В лучшем случае часа за два пучок морской травы Бог пошлет. Пока на матрац наловишь — и лето пройдет.
Хожу я мимо, ухмыляюсь. Наконец не выдержал. Сел рядом и покровительственно по плечам их похлопал:
— Люди вы немолодые, симпатичные. Ветер вас продувает, чайки мяучат, а толку на полсантима. Есть у меня золотая снасть — греческий самодур. В Греции у одного адмирала на ведро рома выменял. Завтра на рассвете выедем в лодке… Рыбой, можно сказать, по горло обложимся. Все окрестные коты внутренностями обожрутся! Консервный завод откроем…
Знакомые мои и удить больше не стали… Видят, что оптовик пришел. И зрачки у меня тоже, должно быть, зеленые, как у Торквемады, стали. Сразу видно, что человек с высшим рыбьим образованием.
На заре выехали. Земляки на веслах. Я на корме с самодуром. Крючков двадцать с перышками, — это ж полморя выловить можно. Три больших ведра взяли, чтоб добычу было в чем нести…
Море вокруг лиловенькое, — пальцы полощешь, будто и не пальцы в воде, а фиалки с ногтями. Рыбкой вокруг так и попахивает. Чайки над нами спиралью вьются, стонут. Неприятно им, конечно: всю рыбу выловим, им-то что есть?
Размотал я струну широкой рукой. Закрутились перышки, струна вглубь натянулась, грузило в палец, как пульс отдает.
Минут пять подергал, думаю — все крючки полны. Господи, благослови. Подтянул. Гребцы рты раскрыли…
Однако… Закрыть пришлось. Рыба средиземная, должно быть, сразу к самодуру не привыкла. Или туше у меня слишком для них резкое? Однако я не смутился. Не богини горшки обжигают…
Второй раз забросил. И третий… И шестой… Гребцы мои профили в разные стороны отворотили. Может, смеются, а может, вода под кормой булькает. Н-да-с!..
Не в рыбе, конечно, дело. Рыба дрянь, в кооперативе хоть вагон купить можно, но репутации своей жалко…
… Да еще самому и свидетелей пригласить!
Они же меня, чудаки, и утешать вздумали:
— А может, на ваш самодур только в лунную ночь русалки ловятся? Вазелином, может, крючки бы натереть? Морская рыба вазелин любит. В «Одиссее», говорят, нет ли чего про греческий самодур? Древние греки народ дошлый. Может, сначала рыбу в сеть поймать надо, а потом на самодурные крючки по одной насаживать?
… Молчу, как камбала. И только в душе (согрешил, признаться) — милому Александру Александровичу по беспроволочному телеграфу лирический привет послал.
Рыба, что ли, у греческого архипелага сплошная дура? Либо греки рыбье слово знают, заговорное?
не наколоть, насажен был бузиновый шарик.
А я, значит, так с шариками в воду всю снасть и бухнул…
Александр Александрович Яблоновский, конечно, не догадался, что новобранцу-солдату надо объяснять: когда саблей рубишь, нужно предварительно саблю из ножен вытаскивать.
Впрочем, Александра. Александровича я все-таки огорчить должен. Для реабилитации своей должен сознаться, что я потом раз пять забрасывал самодур — без шариков. По всем правилам высшей рыболовной науки.
Много ли наловил?
<1928>
Примечание
Заря. Харбин, 1928, 2 октября.
Этот рассказ был прочитан Сашей Черным 8 июня 1928 года на вечере А. А. Яблоновского. В заметке о вечере, подписанной инициалами В. Л, об этом выступлении сказано следующее: «Взрывы смеха прерывали бесхитростное описание рыболовных похождений А. Черного, рассказывавшего, как он под руководством А. А. Яблоновского пытался выловить всю рыбу Средиземного моря при помощи любезно предоставленных ему „чудесных“ снастей» (Возрождение. 1928, 10 июля).
. (1870–1934) — фельетонист, беллетрист, сыгравший исключительную роль в жизненной судьбе А. Гликберга в его гимназические годы (см. Иванов А. С. Потаенная биография Саши Черного//Евреи в культуре русского зарубежья. Вып. 2. Иерусалим, 1993. С. 31–43). В эмиграции давние дружеские отношения Саши Черного и А. Яблоновского получили новое развитие. Так, летом 1928 года они совершают совместное турне по центральной и южной Франции с циклом литературных выступлений перед соотечественниками. Вероятнее всего, данный рассказ имеет под собой реальную почву: известно, что А. Яблоновский был страстным рыболовом. В частности, на вопрос корреспондента, где он собирается провести лето, сообщает, что «уезжает в Чехословакию или Сербию:
— Поближе к рыбке!
— Почему, Александр Александрович?
— Во французских реках нет хорошей рыбы, да и мало ее, а рыболовов много — под каждым кустом сидит несколько человек. Неинтересно.<…>
— страстный рыболов. И прекрасный. Можно сказать, магистр рыбной ловли» (Покровский Н. В Париже летом//Наша заря. Тяньцзин, 1930, 3 сентября).
Лимитрофные (гр. — лат. limitrophus) — пограничные. Этим термином в послереволюционную эпоху стали называть пограничные с СССР государства, образовавшиеся на ее западных окраинах, — Литву, Латвию, Эстонию, иногда к ним относили Польшу и Финляндию.
Торквемада Т. (ок. 1420–1498) — глава испанской инквизиции (великий инквизитор), инициатор изгнания евреев из Испании в 1492 году.
«Последние новости» и «Возрождение» — две наиболее крупные эмигрантские газеты во Франции. Одна считалась оплотом либерализма, другая — консерватизма.
…у лафавьерского лукоморья, в хижине поселился. — О первом их жилище в Ла Фавьере вспоминала жена поэта — Мария Ивановна: «Перед нами в сосновой рощице был крошечный сарайчик с одной дверью, и маленьким окошечком, и почерневшей черепичной крышей. Людмила Сергеевна (Л. С. Врангель-Елпатьевская. — А. И.) торжественно распахнула дверь (не запертую на ключ), и мы очутились в крошечной комнате почти целиком занятой кроватью, стоявшей на грязном земляном полу. Потолка не было, и солнце просвечивало сквозь щели в крыше, где недоставало нескольких черепиц <…> Мы осмотрелись, и местоположение маленького кабанона, и природа, и вид с холма показались нам так хороши, что мы легко примирились с теми маленькими неудобствами жизни, которые нас так поразили в первую минуту, так как мы не ожидали ничего подобного» (Гликберг М. И. С. 247).
Туше — прикосновение.