• Приглашаем посетить наш сайт
    Куприн (kuprin-lit.ru)
  • Африканские вещи

    С гар д-Орсе привезли на грузовике четыре тяжелых, окованных железом ящика. Похожие на першеронов носильщики вдвинули с улицы через окно в широкую комнату, в которой поселился приехавший из Африки с семьей в отпуск русский доктор.

    Носильщики получили щедрую мзду, добродушно тряхнули картузами и исчезли. Коренастый маленький доктор влез в женин передник, карманы очутились сзади, — но не на бал ведь идти, начхать! Завязал тесемки под мышкой бантом, вздохнул и склонился над ящиками. Распакуй-ка их — негры такгвозди загнали, что хоть динамитом взрывай…

    Из дальней комнаты приплелся на грохот оторвавшийся от «Архива русской революции» квартирный хозяин. Не каждый день африканские ящики распаковывают, шутка ли сказать. Присел сбоку и стал гостеприимно давать советы.

    — Кинжал у меня есть кавказский. Принести?

    — Не годится, — коротко буркнул доктор.

    — А если его вбить утюгом под доску и потом приподнять?

    — Кишка тонка. Лопнет.

    — Но ведь рычаг?

    — Лопнет.

    — Кочерга тоже лопнет?

    — Согнется. Вы бы еще штопор предложили.

    — Гм…

    Хозяин задумался и, как часто бывает, только в третий раз дошел до настоящего решения.

    — У консьержки есть клещи. Я сейчас принесу.

    Клещи действительно пригодились. Железные обручи скрежетали и вздувались, гвозди с тихим шипением вылезали из гнезд и, согнувшись в три погибели, падали на пол. Здоровый был доктор, дай Бог каждому.

    А когда он упарился и сел на карту Африки, чтобы отдохнуть и просохнуть, квартирный хозяин внес свою долю в это трудное дело, прищемил себе клещами пальцы, продрал железом полу пиджака, сконфуженно улыбнулся и успокоился.

    «Кадровый интеллигент, — подумал доктор. — Вот и ходи теперь с дыркой, пока жена не починит…»

    Доктор покурил и опять, потрескивая штанами, яростно запыхтел над досками. Крышка за крышкой завернулась и слетела на пол. В первом ящике были шкуры: леопарды, циветты, выдры… Пересыпанные камфарой и нафталином и излучая собственный запах, они так симпатично воняли, что квартирный хозяин от удовольствия даже глаза зажмурил.

    — Сами застрелили? — нежно спросил он, дотрагиваясь до какой-то рыжей твари, валявшейся сверху.

    — Купил, — честно ответил доктор. Он как-то отвык в Африке врать, да и велика ли штука застрелить дикого зверя.

    — Пума? — С таким же успехом хозяин мог, указав на ананас, назвать его по климатической ассоциации бананом.

    — Пантера.

    — Ест людей?

    «Фу, какие они в Европе приготовишки», — поморщился доктор.

    — Свиней ест, кур ворует. Она трусиха. Зачем же ей людей есть… На живот ей наступишь, конечно, не поздоровится.

    — А это… удавные яйца?

    — Страусовые.

    — Такие толстые? Как же цыпленок вылупляется? Ведь это какие же мускулы надо иметь!..

    Доктор рассеянно посмотрел на хозяина: о цыплячьих страусовых мускулах ему не приходилось думать.

    — Почем я знаю. Может, страусиха высиженное яйцо с утеса скатывает, а оно внизу само разбивается…

    «Странно, — подумал хозяин. — Два с половиной года в Африке, а таких пустяков не знает».

    — А это змея?

    — Удав. Самец. Четыре с четвертью метра. Сам дубил.

    — О! Наповал?

    — Дубил, а не убил… Выделал кожу.

    — Ест людей?

    — Черт его знает. Не видал, батенька. А кого и слопает, тот не расскажет.

    «Обломов какой-то, — решил хозяин. — До чего однако русские люди не любознательны».

    — О! Стрелы! — Он оживился. Дотронулся до зазубренного конца и вдруг отдернул руку. — Отравленные?

    — Для какой же надобности? Я на них шашлык поджаривал, а вам подавай… отравленные.

    «Пресный человек…» — квартирный хозяин разочарованно отвернулся от стрел и поднял с полу коричневый круглый обрубок.

    — А это что?

    — Слоновый клык. Середина.

    — Почему же он коричневый?

    — Всегда такие бывают…

    — Ну, что вы говорите, — недоверчиво протянул хозяин… В самом деле, с детства он привык думать, что у слона светло-кремовые, словно начищенные зубным порошком, клыки и вдруг — пожалуйте бриться… Полено какое-то темное. Странно…

    В дверь постучали.

    — Войдите, — любезно хрюкнул доктор, ныряя за ружьем в ящик и показывая входящему ту часть тела, которую обычно не показывают.

    Вошел третий сосед, живший напротив. Он из окна видел, как подвезли ящики. Успел на улице познакомиться с доктором и прибежал теперь посмотреть на африканскую кунсткамеру. Разве утерпишь…

    Перетрогал все шкуры, тащил их по одной к окну, колупал для чего-то шерсть. Удава понюхал, насчитал вдоль спины три дырки и головой покачал. Брак… Слону из черного дерева под хвост заглянул. Сразу было видно, что знаток.

    — Продавать будете, доктор?

    — Нет, зачем же. Еще два сежура прослужу, а там под Парижем обоснуюсь, все пригодится. Из рогов кресла сделаю, шкурами кабинет обобью. Мало ли что…

    Но у соседа душа заиграла. Кабинет обобьет… Чудак! Выспросил у доктора, почем во французской Гвинее слоновая кость, почем пантеры и змеиные кожи… Грош! Да ведь если с умом пересылкой оттуда заняться, — во какие дела в Париже развернуть можно! Ситроен от зависти лопнет.

    От волнения он даже язык высунул и стал в голове цифры к цифрам прикладывать да адреса полезные вспоминать. Вскочил даже от воображания… Такой уж у него характер был: старинное издание Державина увидит, сейчас же комбинации в голове у него заиграют: предложить ли в Нью-Йорк, в университетскую библиотеку, либо в Рим, в Восточный институт. Впрочем, до дела никогда не доходил.

    А доктор тем временем все ящики разобрал, мусор страусовым веером подмел, — аккуратный человек был. Кое-что для украшения комнаты отложил, кое-что для подарков: курящим — слоновой кости мундштуки, некурящим — страусовые яйца. Остальное уложил в большой ящик и пошел на кухню к жене, чтобы с ней насчет вещей окончательно посоветоваться.

    * * *

    На следующий день комната до того преобразилась, что сам Робинзон в ней бы с удовольствием пожил. От двери до камина растянулся, весь в косых шашках — циветта и рысь — меховой ковер. Над камином торчали огромные, острые рога гну. По стенам повисли плетеные щиты, копья с красными висюльками и допотопное ружье с огромным облезлым прикладом; над умывальником качалось чучело ящерицы, похожей на гигантского жирного таракана. Все чрезвычайно нужные в домашнем обиходе предметы. На диване распластался леопард, на кровати — антилопа, на комоде — черт знает что.

    Жена доктора недаром с раннего утра работала, все пятки оттоптала. Зато когда пришли гости — квартирная хозяйка и вторая жилица — было на что посмотреть.

    — Чудесно! Ей-богу, я не узнаю вашей комнаты, — прошелестела жилица, сделав сразу два дела: сказала любезность докторше и замаскированную колкость хозяйке.

    — В самом деле недурно, — сдержанно похвалила хозяйка.

    Посидели, с трудом балансируя на кожаных марокканских пуфах, пощупали, охая и восхищаясь, суданские пестрые покрывала, которые докторша почему-то называла «кувертюрами». Примеряли грузные ожерелья из слоновой кости, напоминавшие связки бильярдных шаров.

    — Очаровательно. Но они полнят, — улыбнулась сама себе в зеркало жилица, втягивая в себя кулебякообразный подбородок… Впрочем, на арбуз, что ни надень, все полнить будет, — эта простая мысль ей в голову не приходила.

    Драпировались в леопардовые и пантерные шкуры — и походка у дам сразу сделалась хищной и экзотичной: несомненно, Клеопатра, хотя об этом точных исторических данных не сохранилось, именно так и ходила…

    бессильная мертвая кожа…

    — Но, голубчик, это все не модно, — очнулась наконец жилица. И столько любезного уксуса было в ее словах, что и описать невозможно. — Страусовые перья, пантеры, змеиная кожа, слоновое колье — все это ведь отошло уж в область преданий…

    Докторша сердито повернулась на пуфе. В Африке она от дипломатии отвыкла и ответила деловито и просто:

    — У кого чего нет, тому оно и не модно. Над нами не каплет. А через два сежура все опять модным станет. Вот и крокодиловые сумки, говорят, уже устарели… Что же, прикажете крокодилам беспрепятственно размножаться, потому что на них мода прошла? Чепуха. Коммерсанты свое дело знают.

    И чтобы как-нибудь затушевать наступившую паузу, показала гостям за умывальником паскудного идола. Черное вздутое пузо с огромным пупком, бюст, как две дудки, и задранный кверху сверхъестественный зад. А уж про рожу лучше и не говорить: другой и непьющий запьет, если с таким маримондой месяц в комнате проживет.

    — Женщине-уродине этой в глаза плюют, а потом себе слюной этой виски натирают. Говорят против головной боли помогает. Ну, что ж, давайте чай пить. Налюбовались.

    Гостьи брезгливо переглянулись. Ведь они, черт возьми, проплеванного этого идола за морду трогали до того, как докторша им биографию его объяснила.

    Черные красавицы со взбитым войлоком на голове были идеально сложены, но дамы, разумеется, обратили внимание на то, что можно было и не подчеркивать (природа и сама достаточно подчеркнула):

    — Ах, какие мордальоны!

    К мужчинам они почему-то отнеслись снисходительнее, хотя на конкурсах «мордальонов» черные мужчины, при бесстрастном жюри, конечно, получили бы первые премии.

    Безразлично перелистали серию дуплистых баобабов и роскошные фотографии докторши — на носилках, в гамаке, на муле и на велосипеде, — по земле, очевидно, она никогда не ходила. И в конце альбома наткнулись на такую гнусность, что съеденные за чаем «птифуры» к горлу подступили.

    — Это что же такое?! — съежившись, спросила жилица.

    — Слоновая болезнь. Видите, какая опухоль, хоть в тачках вози…

    И, словно представляя добрых знакомых, стала объяснять:

    — Это пупочная грыжа, это зоб… А это, видите, глаз затек, и все лицо, как губка — это волчанка…

    — Заразительно? — проглотив слюну, хрипло шепнула хозяйка и, содрогнувшись, отодвинулась от альбома.

    — Пожалуй, — любезно ответила докторша. — Туберкулез кожи… Медицине известны случаи, когда…

    Пальцы жилицы потянулись к шее, на которую она только что примеряла слоновые колье. Такой же жест инстинктивно повторила и квартирная хозяйка. Дамы не стали затягивать визита.

    Через минуту в ванной комнате и на кухне раздался плеск: они мыли руки, плечи, уши, шеи. Мыли так ожесточенно, точно в угольной шахте побывали. Шутка ли: проплеванного идола трогали, колье надевали, шляпы вождей на себя напяливали… Брр…

    А потом столкнулись в коридоре и стали друг друга успокаивать. Ведь доктор и его жена не заразились, хотя они, поди, два с половиной года со всякими идолами и африканскими болезнями запанибрата. Конечно, ванну теперь после них надо будет денатуратом протирать. И кстати, тут же и решили, что все эти африканские вещи ужасно тривиальны и грубы. Само собой, кто от культуры отвык, тот и из верблюжьих кишок покрывала накупит, чтобы Европе в глаза пыль пустить… Провинциалы гвинейские!

    * * *

    ушли, и слава Богу, — надо же и от них когда-нибудь отдохнуть.

    Нечего там рассматривать! Самые обыкновенные вещи… Олега завернула в леопардовую шкуру, а чтобы она не распахивалась, застегнула ее на животе английской булавкой. Жильберте дала электрический фонарик, сняла со стены ржавое копье и, не жалея пальцев, наглухо закрыла ставни.

    Играли в ночную охоту: леопард должен был вылезти из-под кровати (лесная чаща), Жильберта — ослепить ему морду прожектором, а Тата застрелит его из копья. Прямо в голову. Между глаз. Как в муху. Леопард должен был, — что же ему оставалось больше делать, — упасть на спину, подрыгать лапами — и готово… И тогда Тата, по расписанию, снимала с него ножом для разрезывания книг шкуру.

    — Вылезай! — кричала Тата, колотя копьем по кровати. — Непременно вылезай!

    Но Олег нашел под кроватью кусочек шоколада и не очень спешил.

    Леопард вылез и стал хныкать:

    — Я так не хочу… Она мне почти в глаз попала…

    — Молчи! — надрывалась Тата, — непременно молчи. Леопарды не разговаривают… Ослепляй его, Жильберта! Что же ты стал задом? Повернись… Бах-бах! Между глаз! Как в муху!

    Леопард задрал кверху лапы и замер. Но когда девчонки стали снимать с него шкуру, он стал так брыкаться (ведь щекотно), что они оставили его в покое.

    — дневную. Поставили идола посреди комнаты на табурет, вставили ему в трухлявый пуп иглу дикобраза (Тата объяснила, что он это очень любит), и стали в его честь лупить ложками по африканским деревянным цимбалам… Тыквы под цимбалами подпрыгивали и дребезжали, дети тянули за Татой переливающийся мотив: не то слон горло полощет, не то у бегемота в животе урчит. Причем во время пения надо было быстро-быстро трясти задами… Идол был очень польщен.

    А после затеяли свободную обезьянью чехарду. Вырядились в темно-шоколадные шкурки, как раз в те, которые докторша себе отобрала для шубки. Но ведь ее дома не было, — если какая шкурка и лопнет немножко, не беда… Вместо хвостов привязали себе докторские галстуки. Тата позволила. И стали носиться по кровати, по дивану, по креслам… Тревога! Ведь на холме показались охотники… Бросайте в них камнями! Но когда нет камней — книги и щеточки тоже на что-нибудь годятся.

    — Цвик-цвик! — Тата укусила палец Олега. Уж она знала, как должна себя вести настоящая обезьяна…

    Олег от нее на письменный стол, Жильберта на камин… Рога гну полетели на пол, плетеный щит хрустнул и продрался, электрическая лампа отчаянно взмахнула ножкой и косой бомбой перелетела в умывальник. Вдребезги! Не попадайся на дороге…

    Очень было весело. А когда обезьяны набегались и устали, Тата вытянула из чемодана гвинейский гамак — в черно-белую полоску — привязала один конец к ручке двери, другой к ножке письменного стола: это был висячий мост через речку Кау-Мяу! Но когда стали переходить, веревки развязались, мост оборвался, и младшая обезьяна Тата пребольно стукнулась о ножку кровати. Хотела было захныкать, но поскакала на одной ноге, показала сама себе язык и ей сразу стало легче.

    «манги». Правда, это были обыкновенные апельсины, но Тата сказала «манги» — и никаких разговоров.

    Сквозь двери доносился из ванной комнаты тоненький-тоненький писк. Это плакал мохнатый фокс Лунчик. Тата его заперла там, потому что он сумасшедший — где уж с ним в африканские игры играть.

    * * *

    Бедный Лунчик! Ему одному африканские вещи поперек горла стали. Приехали новые люди, такие симпатичные и спокойные. И хотя хозяйка им и запрещала — они давали Лунчику и сахар, и кусочки шоколада, и даже миндальный бисквит, — самое вкусное на свете собачье лакомство.

    Но вещи, вещи… Когда их разложили, когда густо запахло во всех углах какими-то невиданными полосатыми тварями, Лунчик не удержался. Схватил за хвост гнусную пантеру, поволок ее по коридору, с остервенением трепал так, что шерсть из нее клочьями летела.

    Ух, как чихал!.. Но заметили, отняли, нашлепали, заперли дверь. Целый час скулил перед дверью, пока сжалились и впустили. Как он унижался, — лег на коврик, задрал лапы, прижимал морду к плечу. Простили. А потом не выдержал, — можно ли удержаться? — улучил минуту и потащил на кухню другую тварь, серую с белым. Опять отняли, и хозяйка заперла его на весь вечер в чулан.

    — и тихонько ворчал. Но когда поставили за умывальником идола, фокс совсем потерял голову: прыгал на этого проклятого черта, пока не выбился из сил и не растянулся пластом на полу. Никогда до него не допрыгнешь… Отдохнул и стал выть. Никогда в жизни он не выл — парижские собаки так воспитаны — и вот пришлось.

    Тогда доктор показал ему огромный арапник (из какой-то бегемотовой кожи), докторша — плетку поменьше, а их дочка — свою маленькую плетку. И Лунчик так обиделся, что, распластавшись лягушкой, забрался под кровать и сидел там, пока его девочка сахаром не выманила. Пришлось вылезать.

    Кожаную разноцветную сумку с такими вкусными кистями тоже не позволили трогать. Зачем же привезли, если потрогать нельзя. На диван не садись, на кровать не садись — разве у него хуже шкура, чем у этих полосатых кошек? Огромное яйцо попробовал было по ковру покатать — тоже отняли.

    Одно утешение: во всей квартире перестали топить, а у африканских жильцов камин горит вовсю. Лежи и грейся, пока живот не задымится…

    И вот сегодня, когда взрослые ушли, и дети, маленькие друзья, забрались в африканскую комнату играть, — докторская дочка заперла его в ванной.

    … Вещи по всей комнате летят, грохот, треск. Им все можно, а собака должна себя целый день вести «прилично»… Ладно. Вернутся взрослые, они им покажут.

    Лунчик перестал скулить, — уж и голоса не хватало. Свернулся калачиком на холодном линолеуме, глубоко-глубоко вздохнул и заснул кротким собачьим сном. И такой обидой дышала его приткнувшаяся к ножке ванны морда, что если бы Тата его в эту минуту увидела, совесть бы ее насквозь так и прожгла…

    1931

    Примечание

    ПН. 1931, 24 мая.

    Прототипом главного героя рассказа послужил В. Н. Унковский (1888–1964). Врач по образованию, он сочетал медицинскую практику с литературными занятиями, активно печатался в эмигрантской прессе (статьи, очерки, рассказы). В середине 1920-х годов, вместе с другими русскими медиками (около 20 человек), работал по контракту санитарным врачом в экваториальной Африке. В 1931 году отмечалось 25-летие литературной деятельности Унковского (вероятно, к этой дате и приурочен рассказ Саши Черного). А. М. Ремизов сочинил шутливую мистификацию о праздновании юбилея «африканского доктора»: «…С речами выступили представители африканских делегаций, писатели и общественные деятели. „Имя доктора соединило все партии и сгладило цвета народов!“ — по справедливому определению одного из ораторов, провозгласившего юбиляра достойным премии Мира. В ответной речи доктор вспомнил свою жизнь в Африке, указал на значение „черноводья“ центральной Нигерии — „этой сокровищницы мудрости, долженствующей сыграть огромную роль, — по мнению доктора, — в судьбах человечества“» («Москва». Чикаго, 1931. № 11. С. 24). 

    — железнодорожный вокзал в Париже.

    Циветта — хищное животное семейства виверовых, размером со среднюю собаку, рыжая, с черными пятнами и полосами; мех грубый.

    Сежур (фр. séjour) — пребывание, срок жительства.

    — (Pontificio institute orientale), институт в Риме, занимающийся культурой стран Восточной Европы. Имеет богатое собрание русской дореволюционной и эмигрантской периодики, книг и документов. По воспоминаниям жены поэта, в 1924 году, чтобы перебраться в Париж, Саше Черному пришлось продать свое книжное собрание в эту библиотеку.

    …показала <…> паскудного идола. — Речь идет, по-видимому, о статуэтке африканской богини, подаренной доктором Унковским Саше Черному, которую, в свою очередь, тот передарил А. В. Щекотихиной-Потоцкой. В воспоминаниях ее сына — М. Н. Потоцкого об этом сказано следующее: «У Саши Черного был знакомый — русский врач, который долго жил в Конго и привез ему африканского божка: обнаженную женскую фигурку, примерно 30 см высоты. Мария Ивановна ворчала, что это неприлично: отвислые груди, огромный пупок… И Саша Черный преподнес фигурку Александре Васильевне (сейчас она хранится у меня в Ленинграде)» (Машинописный оригинал воспоминаний М. Н. Потоцкого находится в собрании составителя).

    Маримонда — порода обезьян.

    — вид пирожных.

    Раздел сайта: