Ной

Они кричали: «Эй, старик!

Смотри, как знойны наши жены!

Завидно, правда? Иль отвык?

Что ж ты молчишь, петух бессонный?»

Но Ной, полузакрыв глаза,

Шел мимо, скорбно и сурово,

И не гремело, как гроза,

В ответ бичующее слово.

Дивились люди: Ной умолк!

Давно ли, гневный, на закате

Он, обходя шатры, как волк,

Метал в них молнии проклятий…

Глупец! Лишь Иафет и Сим

Страшились старческого лая,

Да дети бегали за ним,

Его проклятья повторяя…

Помет летел ему в лицо,

А жены, тешась пляской смелой,

И с визгом обнажали тело…

Когда в смущенье перед ним

Смолкали песни и тимпаны?

Лишь Иафет и толстый Сим

Бегут веселья, как бараны…

Но Ной замолк — и в первый раз,

Хоть вслед хула летела градом,—

Печаль полузакрытых глаз

Влилась в их души темным ядом.

Народ собрался у колодца,

Где Хам за камнем сладко спал.

«Хам, Хам, вставай!»

Хам встал, смеется:

«Пришли? Ха-ха! Я вас не звал».

Передний пнул его ногою:

«Послушай, что со стариком?»

Лениво выгнув грудь дугою,

Хам звонко щелкнул языком:

«С отцом? Ага, теперь скучнее!

Ной перестал совать свой нос?

…

Тогда отвечу на вопрос».

Тот молча взял его за глотку.

«Что ты спешишь? — закаркал Хам,—

Сим что-то говорил про лодку,

Да он не знает толком сам…

Подите к Ною — мне не жалко!

Я сам сказал бы, если б знал…»

Передний замахнулся палкой,

Хам дико взвизгнул и удрал.

«Эй, Хам, вернись!» Но сук колючий

Попал обидчику в висок.

Пошли к шатрам. Клубились тучи.

Темнел в вечерней мгле песок…

А Хам разрыл у камня яму

И у колодца лег опять.

«Ага, ушли! Вернетесь к Хаму!

Да только Хам хитер, как тать…»

Спугнув болтливый круг старух,

Под дубом в середине стана

Сим крикнул, привлекая слух:

«Кто даст секиру за барана?»

— Толстяк, ведь ты пастух. Зачем? —

Смутился Сим: «Не знаю… Надо».

— Ого, не знаешь… Спелся с тем! —

Орут. Придвинулись, как стадо.

— Смотри, бичи разбудят прыть!

Иль страх тебе заклеил губы? —

«Ной запретил мне говорить»,—

Ответил Сим, прижавшись к дубу.

— Га, запретил! Молчишь? Постой!

Морочишь стан… Дурак, а хитрый!..—

Но миг, и хлынули толпой

На зов вдали запевшей цитры.

Забыт был Сим, и Хам, и Ной,

Смех раскатился до ущелья…

Всю ночь стонал там грех хмельной,

И, словно смерч, росло веселье.

Когда же люди и скоты

Свалились на заре устало,

Над станом в гулкие щиты

Зловеще эхо застучало.

Метнулись в диком страхе крысы:

Ной с Иафетом, Сим и Хам

В горах рубили кипарисы.

И днем и ночью Ной и дети

Свозили крепкие стволы.

Ослы кричали, выли плети,

Клубился душный дым смолы.

День изо дня, как сон недобрый,

Росла громада на холме,

И ночью сквозь крутые ребра

Луна сквозила в дымной тьме…

Послали самых старых к Ною:

«Народ велел спросить, зачем?»

Ной повернулся к ним спиною

И был, как мертвый, глух и нем.

Звериный гнев зажег всех в стане:

«Огней! Огней! Молчит? Так сжечь!»

Текут, как лава… На поляне

Вдали ждал Ной, прямой, как меч.

С холма неслись протяжно стуки.

Но Ной безмолвно поднял руки —

И гаснут факелы в дыму.

Проклятья, тьма, хула и стоны

Слились в слепой ревущий ад,

И дети, псы, мужи и жены

Рванулись в ужасе назад.

А сверху Хам, склонясь над долом,

В огне костров, как вепрь в крови,

Кричал им в бешенстве веселом:

«Го-го! Дави, дави, дави…»

Ли, Иафетова жена,

С Ноамою, женою Сима,

Следят с холма всю ночь без сна,

Как тучи проплывают мимо.

Обняв задумчивую Ли,

Шепнула робкая Ноама:

«Постой, ты слышишь? Там вдали

Как будто крик и хохот Хама?»

— Нет, это ветер средь камней…—

«Спросила Ноя, что брать в лодку?»

— Да. В первый раз за много дней

Он улыбнулся. Кротко-кротко…

Ноама, спишь? Ах, долго ль ждать?

Как будет весело, Ноама!

Вчера мне говорила мать,

Что мы помчимся к солнцу прямо…—

«Она сама не знает, Ли,

Никто не знает, кроме Ноя».

Шептались жены, а вдали

Светило встало огневое.

В долине, в мертвой полумгле,

Как море, волновались люди:

Вверху на каменном челе

Свет солнца возвестил о чуде…

Умолкли вскрики топоров.

Что на горе? Не стены ль храма?

«Ковчег готов, ковчег готов!» —

Шепнула робкая Ноама.

Из горных чащ, вдоль водопадов

Хам гнал, как скот, со свистом в плен

Мохнатых скорпионов, гадов,

…

Не страшно! Ной сказал не много:

Как стадо коз, всю злую тварь

От паука до носорога

Пусть Хам пригонит пред алтарь.

И он пригнал. В дверях ковчега,

Когда зверье сбивалось в вал,

Под хохот падал бич с разбега

И тяжело помост стонал.

Сим гнал привычною рукою

Домашний и убойный скот.

Волнистой, длинной чередою

Шли пары мирные вперед.

И с песней из лесных ущелий

Пригнал к ковчегу Иафет

Оленей, ланей и газелей,

И всех, кто красит божий свет…

Как три реки, вливались звери

В ковчег покорною волной.

Дымилась пыль. Зияли двери.

На кровле ждал безмолвный Ной.

Домашних, злых и певчих птиц,

Следя в испуге затаенном

За беглым трепетом зарниц.

В последний раз к полудню Ной

Спустился к людям в дол зеленый.

В шатрах, объятых тишиной,

Укрылись вспугнутые жены.

На солнце, греясь, как ужи,

Лежали люди, тешась зноем.

Ной шел, и дерзкие мужи

Вставали в первый раз пред Ноем.

Никто молчанья не прервал,

И только мальчик зверолова

С вершины дуба закричал:

«Ной, Ной, ты к нам вернулся снова?»

Ной тихо обошел весь стан

И скорбно замер у колодца.

Сквозь мутный старческий туман

Чей образ там в воде смеется?

Не он ли звонкие кремни

И не к нему ль в сырой тени

Взлетали всплески влажным эхом?

Как много там таких в шатрах —

Невинных, словно цвет граната,

Но Бог велел — Ной червь и прах…

Быть может, в них зерно разврата…

Он встал, взял посох и пошел.

Кружились голуби над Ноем,

И псы, тоской смущая дол,

Следы его лизали с воем.

Из дальних северных просторов

Примчался ветер грозовой.

В горах запели сотни хоров.

Лес стал безвольною травой.

Гремят каменья по стремнинам,

Забились вихри в пасти скал,

И рвутся в бешенстве к равнинам,

Взнося стволы за перевал.

Седые медленные тучи

Плывут все ниже, все темней

Сливаясь с хаосом камней…

Вперед! Быстрее и быстрее

Водоворот свистящей мглы,—

И вот, вытягивая шеи,

Взлетают вихри, как орлы.

Все исступленней, выше, шире

Вихрят вдоль туч края их риз,

И вдруг, как пьяные вампиры,

Рванулись жадной сворой вниз.

Трепещет дол… Ревут верблюды,

Шумят полотнища шатров.

Ослы и козы сбились в груды,

Диск солнца мутен и багров.

Где кров? Где близкие? Где дети?

—

Даль, словно дым тысячелетий…

И хлынул дождь густым столбом.

Кружась, плывут стволы дубов,

Прильнув к коре, трепещут львицы,—

Но грозный ливень льет и льет,

И, слившись с ветром в темном вое,

Смывает прочь людей и скот,

— все, все живое.

Смывает с горных круч стада

И пастухов в ущельях душит.

Все шире зыбкая вода,

Все уже пятна верной суши…

Над головами подымают:

Проклятый ливень все лютей,

И волны жалости не знают.

Тогда впервые сотни рук

И дрогнул склон, как мощный лук,

Под дикой бурею набега.

Скорей! Ковчег велик, как кит.

Скорее! Волны лижут пятки…

… Ковчег закрыт.

Кричат и рвутся в беспорядке.

«Ной! Ной!» — Но вздрогнула корма,

Бока вздымаются, как груди.

Потоп покрыл чело холма.

… и гибнут люди.