Ной
Часть вторая

 Зыбь и мгла… Гудящий ливень все ровнее и ровней

Льет с задернутого неба пять глухих ночей и дней.

Солнце ль там сквозит за тучей или месяц неживой?

Смерч, клубясь, встает за смерчем, словно факел дождевой.

  Но в ковчеге жизнь цветет.
  Ходят люди, дышит скот,
  Жаром пышущий очаг
  Жрет узлы сухих коряг.
  Ной с седой женой Фамарь,
  Как и там, на суше, встарь,
  Молча смотрят на огонь.
  Ветер ржет, как дикий конь.
  Мерно в кровлю бьет вода,
  И прошедшие года,
  Словно злой чужой рассказ,
  Омрачают кротость глаз.
  Змеи лжи не знали сна…
  Пусть же эти семена,
  
  Мир вернут родной земле.
  В теплой, гулкой полутьме
  Столько дум встает в уме…
  Дремлет старая жена.
  Дети смолкли. Тишина…
  Тень качнулась по столбам —
  Ной очнулся: «Кто здесь?» —
  «Хам». Глубоко вздыхает Ной.
  Дождь рокочет за стеной.

 

Все дремотнее качаясь, чуть скрипит крутой ковчег.

Ропщут волны, расступаясь, и смиряют свой разбег.

Изумленные дельфины мчатся стаей за кормой.

Расползаются туманы. Неуклонен путь прямой…

Сверху вниз с протяжным плеском льется шумная вода.

Час как год — из тесной клетки не уйти им никуда.

Мрачен Хам: «Эй, ливень, будет! Все подохли, что ж ты льешь?»

Но в ответ лишь плеск докучный и стены тупая дрожь.

 

  Скучно Хаму. В глубине

  Звери воют в полусне.

 

  Раскачался и ревет.

  И вокруг не веселей:

  Сим в сосуды льет елей,

  Иафет грызет тростник.

  Жены плачут, а старик

  Лег на шкурах под кормой

  И лежит, объятый тьмой.

  «Сим, а Сим?» — Не слышит Сим.

  Хам склоняется над ним

  И, взметнув ногой, как спрут,

  Разбивает в прах сосуд.

  Сим вскочил. Хам молча ждет,

  Шею вытянув вперед.

  С любопытством Иафет

  Шею вытянул — но нет,

  Робкий Сим берет елей

  И отходит поскорей.

  Скучно Хаму… Сделал шаг…

  Стал. Глаза привлек очаг.

  — и вдруг

  Бросил вниз сквозь темный люк.

 

О, как буйно там взметнулись боль, и гнев, и темный страх!

Хам от смеха еле-еле удержался на ногах.

Наклонился, долго слушал злой безумный рев зверей…

А сквозь рев шумели струи, словно ропот ста морей.

Не навеки ль скрылось солнце? В стенах душно и темно.

Под светильником дрожащим в глубине чернеет дно.

Дождь гремит. Покорно дремлет истомившаяся тварь.

Ли на шкуре кротко нижет тускло-меркнущий янтарь.

 

  Голос Симовой жены

  Вполз змеей из глубины:

  «Как раба, весь день с утра

  И сегодня, и вчера

  Я одна кормила скот…

  Разве нынче мой черед?

  Разве Ли слабей меня?

  Видно, легче у огня

  Третий день овцой лежать

  Да янтарь на нить низать…»

  — О Ноама, я больна!

  За тебя я столько раз

  Не смыкала сонных глаз…—

  Эгла, Хамова жена,

  Рассмеялась: «Ты? Больна?

  То-то нынче Иафет

  Словно волк смотрел мне вслед…

  Бережешь свой стан, змея?

  Береги… Стройна и я!»

  — Лжешь ты! Лжешь ты… — Плачет Ли.

  Шорох старых ног вдали —

  Перед Эглой мать — Фамарь:

  «Ной скорбит. Умолкни, тварь!»

 

Кроткий плач и крики злобы заглушили шум волны,

Но за тучами, там, в небе, эти крики не слышны…

Только ветер рвал их в клочья и вздымал за валом вал,

Только дождь в людские слезы плач холодный свой вплетал.

Ночь. Как огненные птицы, реют молнии вдоль туч.

Раскачалась грудь ковчега, скрип бессилен и тягуч.

Дух смолы навис волною над дыханием зверей…

 

  Тьма томит, стена скрипит.

  «Иафет, ты спишь?» — Молчит.

  Тихо-тихо подползла…

  Вон он — дышит, как смола.

  Словно огненный дурман,

  Прикоснулся жаркий стан:

  «Иафет, ты слышишь, да?

  Как внизу ревет вода!

  В очаге задули свет…

  О, мне страшно, Иафет!

  Иафет, ты спишь?» — Молчит.

  «Иафет…» — Не спит, не спит!

  Обнаженное плечо

  И дрожит, и горячо…

  Люди спят. Томится мгла.

  Эгла ближе прилегла…

  Замирает Иафет,

  В сердце — мутный алый свет,

  В голове — хмельная дрожь —

  …

  Жадный взмах призывных рук,

  Злой, победный, хриплый звук…

  …Притаившись в стороне,

  Кто-то плакал в тишине.

 

Гром гремит, как гневный дьявол, заглушая рев зверей.

Бурный град стучит о кровлю все быстрее и быстрей.

Словно в первый день потопа, струи с неба льют и льют,

И ковчег кружит и рвется, как под ветром жалкий прут.

Дождь устал. Жемчужной сеткой капли мелкие летят.

В облаках раскрылись окна. Меркнет звезд безмолвный взгляд.

Спит ковчег. Склонясь над люком, полон страха пред чужим

Чуть качается на кровле одинокий херувим.

 

  «Отчего у них разлад?

  Разве жизнь не светлый клад?

  Стоны ночью, стоны днем…

  Крики, плач, мольбы… О чем?

  Словно синий путь морской,

  Обтекает мир покой.

  Светят солнце и луна,

  …»

  Отклонился херувим —

  Легкой тенью перед ним

  В дождевой седой пыли

  Из ковчега вышла Ли.

  Изумленный долгий взгляд…

  Смотрят оба — и молчат.

  Ропщет вал из-под кормы.

  «Ты такая же, как мы…»

  Но в ответ вздыхает Ли:

  «Нет, о дух, я дочь земли…

  Хорошо ли там у вас

  Над луной в вечерний час?»

  — Хорошо… Ты хочешь к нам?

  Вверься, Ли, моим крылам…

  Полетим сквозь Млечный Путь —

  Здесь так страшно… стоны, жуть…

  — Отшатнулась Ли: «О нет!

  Здесь внизу мой Иафет…»

 

Скрылась Ли. Свежеет ветер. Вал взбегает, как удав.

Налетающему ветру подставляет смело грудь

И, смеряя тьму очами, правит ровный быстрый путь.

Давит серое ненастье — день как ночь и ночь как день.

По стенам ковчега бродит тускло-сумрачная тень.

Люди долгими часами тупо смотрят на очаг.

Дождь жужжит, томится ветер… Кто толкнет, тот злейший враг.

 

  Только Сим все на ногах.

  То он роется в мехах,

  То один, с утра весь день

  Жадно мерит свой ячмень.

  И в хлеву, и по углам,

  И вдоль бревен — здесь и там

  Сим припрятал из шатра

  Много всякого добра…

  Прячь от Хама, прячь от всех!

  Приподнявши козий мех,

  Сим провел, дрожа, рукой —

  Где мешок с его мукой?

  И, давясь от злобных слез,

  «Кто унес?

  Хам, отдай!» Но из угла

  Мать подходит: «Я взяла.

  Я взяла — не смей скрывать!» —

  Говорит, волнуясь, мать.—

  «Здесь, в ковчеге, все для всех.

  Прятать хлеб — великий грех…»

  Но, увы, не внемлет Сим

  И, дрожа, с упорством злым

  Повторяет лишь свое:

  «Мать, отдай! Мое! Мое!»

 

 Хам свистит, хохочет Эгла, плачет старая Фамарь…

Ной подходит молча к Симу… Ли укрылась за алтарь.

Сим умолк: суров и страшен взгляд печального лица…

Воет ветер, бьются волны, небо плачет без конца.

Солнце, лес, земля и радость скрылись в тучах навсегда.

Юность тоже исчезает день за днем в цепях труда.

Иафет непримиримо смотрит в тьму и зло свистит…

Дождь стучит, как раб покорный. Где же берег? Где же щит?

 

  Ли печальна и больна.

 

  Все суровее отец…

  Скучно. Скоро ли конец?

  Грязь томит. Весь день, как вол,

  Он вчера зерно молол.

  Братья злы. Вокруг темно.

  Жизнь, как камень. — Все равно…

  Полон горечи тупой,

  Иафет во тьме слепой

  Лег на доски и лежит.

  Дождь грохочет. Пол дрожит.

  Ли позвала: «Иафет…

  Принести тебе обед?»

  — Не хочу. — Печально Ли

  Села к матери вдали.

  «Иафет! — позвала мать.—

  Ты б помог мне дров собрать».

  — «Не хочу». — «Ты болен?» —

  «Нет». — Стиснул зубы Иафет.

  «Иафет…» — позвал вдруг Ной

  — глухой струной

  Хриплый плач прорезал тьму.

  Волны бьются о корму…

 

Старый Ной склонился к сыну, гладит волосы рукой.

Ли, как раненая серна, вся полна немой тоской.

И на плач со дна ковчега, гулким эхом отражен,

Подымается голодный, темный, злой звериный стон.

Неоглядно и пустынно плещет ширь враждебных вод.

С жалким криком вьется в небе птиц бездомных хоровод.

Но сквозь дождь внизу, все ближе подплывает к ним ковчег

И измученные птицы камнем пали на ночлег.

 

  Сразу кровля ожила —

  Вся трепещет, вся бела.

  В тучах чуть сквозит закат.

  Птицы радостно шумят…

  Эгла мчится в хлев: «Эй, Хам!

  Слышишь? Птицы снова там».

  Хам вскочил, взял толстый сук

  И полез наверх сквозь люк.

  Злая, сильная рука

  …

  Птицы бьются, не летят,

  Тонут, падают, кричат…

  Но внезапно за спиной

  Вырастает старый Ной:

  «Хам, не смей! Ты слышишь? В хлев!»

  В крике — скорбь и властный гнев…

  — Но, отец, не ты ли сам

  Столько птиц оставил ТАМ?

  Этих жалко стало вдруг?..—

  И опять заносит сук.

  «Хам, не смей!..» Как зверь ночной

  Прянул к Хаму грозный Ной.

  «Сброшу в воду!» — Замер крик.

  Быстрый взгляд тяжел и дик…

 

Злобно пятясь, как гиена, Хам во тьме сползает вниз.

Птицы смолкли и ложатся. Горизонт туманно-сиз.

Дождь и волны чуть вздыхают. Средь крылатых сонных тел

Ной стоял и долго-долго на гостей своих смотрел.

В хлеве грязного ковчега все сильней протяжный рев.

Дождь и плен давно привычны. Что ж волнует темный скот?

Это вспыхнул жадный голод. Жертвы стонут — он ревет.

 

  Кольца влажных гибких змей

  Душат трепетных коней.

  Львы, порвав веревки пут,

  В темноте верблюдов рвут.

  У смердящих кровью стен

  Зло горят глаза гиен.

  Мяса! Мяса! Пир кишок

  Все вбирает в свой мешок:

  Белых нежных лебедей,

  Серн, кротов и лошадей,

  Сонных ласковых ягнят

  И слепых еще щенят.

  …

  Чей светильник там, вверху,

  Брызнув светом по стене,

  Закачался в глубине?

  Ной проснулся. Он не раз

 

  И спускал к зверям огонь

  В тьму и воющую вонь.

  Смотрит. В старческих глазах

  Изумленье, гнев и страх…

 

  Звери никнут и дрожат.

 

Там над кровлей где-то небо… Что им небо? Дремлет скот.

Пусть несытый дождь бушует и стучит о лоно вод.

Псы зализывают раны, львы, зевая, лижут мех.

… — Мстить слепым? Но в чем их грех?

Брошен труд, томятся люди. Будь ты проклят, вечный дождь!

Ной бессилен и нестрашен — в зыбкой тьме не нужен вождь.

Вечер. Дальние зарницы мечут сноп багровых стрел.

Словно волны над плотиной — хлынул хмель плененных тел.

 

  …

  Эгла факелы зажгла.

  Хам Ноаму, хохоча,

  Сбросил в светлый круг с плеча.

  Вылез Сим из шкур на свет,

 

  Выгнув стан, вдохнул в свирель

  Томно-вкрадчивую трель.

  Острый звук рванулся ввысь,

  И, ликуя, с ним сплелись,

 

  Смех, и топот, и хулы.

  Ждать? Чего? — Не стоит ждать:

  Завтра боль придет опять.

  Дни уходят… Сладок грех!

 

  Гром? Кружитесь! Пусть гремит…

  Хмель — покров, веселье — щит.

  Иль для скорби и труда

  Пощадила их вода?

  …

  Дымно гаснет глаз огней —

  И безумные тела

  Обнимает жадно мгла.

 

 Ной один в тоске на кровле повергается во прах.

… и люди воют… Это было там, в шатрах!

Ветер бережно над Ноем дождь относит за корму,

И проснувшиеся птицы жмутся жалобно к нему.

Дождь. Ковчег плывет в тумане, словно темный мертвый кит.

Золотой цветок надежды все бледней во тьме горит.

… Ной их взял — пусть даст ответ:

Где конец тоске и плену? Есть ли берег или нет?

 

  Смолк разгул, не тешит грех,

  Страх и гнет сковали всех.

  Тот же холод, та же мгла.

 

  Иафет с тупым лицом

  Молча ждет перед отцом.

  В глубине, как псы, за ним

  Хам, Ноама, Эгла, Сим.

 

  Ветер смолк, и дождь затих.

  Все слышней — в углу вдали

  Беспокойно стонет Ли.

  «Ной! Молчанье — не ответ…—

 

  — Ты нас спас — ты должен знать».

  Дождь в ответ забил опять…

  Жалким всплеском всхлипнул вал.

  Ной прислушался и встал,

 

  И ушел, потупясь, в тьму.

  Овцы с блеяньем глухим

  Расступились перед ним.

  Хам плюется. Иафет,

 

 

Золотой цветок надежды догорел и слился с тьмой.

Равнодушно злится ветер и молчит ковчег немой.

Ли затихла и не стонет. Ной сидит вдали один,—

Вдруг Фамарь пришла и шепчет: «Ной! У Ли родился сын».