Ной
Часть третья

Сколько звезд! Колыхаясь на тихой полночной воде,

Золотые глаза бесконечный простор расцветили.

Ветер смолк, и вдали в уходящем последнем дожде

Бледный месяц тускнел за завесою радужной пыли.

Тишина обступила ковчег и молчит в облаках,

Замирает и плещет в избитые бревна волною.

Лунный свет все сильнее играет на влажных боках

И, всползая на кровлю, таинственно тянется к Ною.

Ной один. Но ни звезды, ни даль не пленяют очей —

Мертвый ливень, и тучи, и ветер желаннее были…

Надломилось молчанье, и горькое пламя речей,

Разгораясь, теряется в небе, как в тихой могиле..

 

  — Спасены… Ты свое обещанье сдержал!

  Хам, и Сим, и волчицы, и смрадный шакал,

  Увидав новый берег — не веря глазам,

  Будут выть исступленно хвалу небесам…

  Но когда в первый раз упаду я там ниц,

  Не молитвы мои и не пение птиц —

 

  А молитвы вернутся, тоскуя, назад…

  Для того ль эту землю омыл Ты, чтоб вновь

  Заливали ее наши слезы и кровь?

  Разве мало на небе нетронутых звезд

  Для созданья иных человеческих гнезд?

  Хам — проказа земли, Сим ничтожен, как крот…

  Иафет? Но мятущийся вихрь не оплот.

 

Ты велел мне их взять. Для чего? Отзовись!

Оттого ль, что они от меня родились?

Или не было в стане невинных детей?

Разве матери там не ломали ногтей

О суровое дерево ребер крутых,

Не молили: «Возьми только их, только их!» —

Я тоскую, как древний отец мой Адам…

Не зверям ли я правду Твою передам?

Или Хаму, хозяину новой земли?

Или кроткому голубю, трепетной Ли?

Горе кротким! В ярме, под свистящим бичом

Хлынет кровь и пробьется сквозь горы ключом.

… У птиц, у людей, у зверей

Хватит крови окрасить все воды морей.

Или снова, как там, без конца проклинать,—

На детей своих огненный меч подымать?

Грозным страхом, как плетью, повергнуть их в прах?

Разве пастырь у правды Твоей только страх?..

Сколько лет там в долине я лаял, как пес,

Но не спас никого ведь… Потоп всех унес.

Только нас пощадил Ты, как кроткий отец…

О, Ты скоро раскаешься снова, Творец!

 

  Безответна пустынная даль.

  Равнодушная лунная сталь

  Тускло дремлет на старых руках

  И, колеблясь, горит в сединах.

  Звезды глаз не закрыли своих,

  Влажный ветер доверчиво-тих,

  Волны тихо плывут чередой,

  И не стонет земля под водой…

  Нет ответа… Измученный Ной,

  Наклонившись над зыбью ночной,

 

  — Что ж? Молчание тоже ответ.

Сон обходит ковчег, гладит теплой рукою зверей,

Дышит людям в глаза и пушистым теплом пеленает.

Меркнет свет очага, звезды жмутся в пролете дверей,

Ночь все строже молчит… Одиночество грудь заливает.

Ной проходит вдоль стен, наклоняется к спящим телам,

Память гневно кричит и смолкает смущенная нежность.

Спят, как дети… Но завтра, лишь солнце скользнет по валам,

Ложь весь мир обовьет и завоет в тоске безнадежность.

Ной проходит вдоль стен, наклоняется к спящей жене…

Кто разделит печаль? Кто уймет раскаленные думы,—

Месяц, молча поющий хвалу небесам в вышине,

Иль рычание в хлеве проснувшейся пумы?

 

  — Ты уснула, Фамарь… Сон твой тих, как всегда.

  Мы с тобою шли рядом года и года.

  Но когда я в долине боролся со злом,

  Ты в смятенье ждала у шатра за углом:

  Ты боялась, что камни проломят мне грудь,—

  Грудь цела… Как пустынно тянулся мой путь!

  —

  Ты с Ноамой молола муку для своих…

  И, когда вдоль бортов проплывали тела,

  Как сегодня, Фамарь, ты спокойно спала.

  Я не спал! Я их видел — у самых тупых

  Были мудрые лица уснувших святых…

 

О Фамарь, не тебя осуждаю, о нет:

Ты мой старческий посох, ты вешний мой цвет!

Путь мой кончен… Я понял. Кто понял — судья.

Берег близко, но нет, — не причалит ладья.

Пусть земля отдохнет. Пусть никто на земле

С перекушенным горлом не бьется во мгле.

Облака поплывут над грядою песков,

И проклятьем никто не смутит облаков.

Словно смерть, сон царит здесь, как агнец немой,

Я их, сонных и чистых, причалю… домой.

Ты ошибся, Владыка, Ты слишком далек!

Завтра рано, чуть солнце разбудит восток —

Только всплывшая грязь на безмолвной воде

Скажет новому солнцу о нашем следе…

 

 

  Руки ищут во тьме наобум

  Ту секиру, которой он сам

  Строил этот ковчег по ночам.

  И нашел… Отчего ж, отчего

  Руки дрогнули вдруг у него —

  И секира, спугнув тишину,

  Покатилась, гремя, в глубину?

  Не хватило ли сил до конца?

  Или грянуло слово Творца?

  Или теплые морды ягнят

  Отвели его руку назад?

  Нет. Над ним далеко в вышине

  Вдруг ребенок заплакал во сне.

  Словно вспомнив, очнулся старик

  И пошел беспокойно на крик.

Спит усталая Ли и не слышит, как плачет дитя.

Сполз покров — свежесть ночи встревожила детское тело…

Опускается Ной и, одеждой едва шелестя,

Осторожно оправил ребенка рукой неумелой.

—

Улыбаясь, дитя потянулось, как к матери, к Ною —

Что-то в сердце тревожно забилось, как в бурю лоза.

И, шумя, покатилось к былому растущей волною.

Уплывали мгновенья, задумчивый месяц бледнел,

Волны робко шипели, качая ковчег полусонно.

Ной над спящим ребенком все думал о жизни, яснел

И, грустя, возвращался в ее необъятное лоно.

 

  — «Для того ли я ждал, проклинал и горел,

  Чтобы волны сомкнулись над грудою тел?..

  Чтобы завтра лишь рыбы тупые одне

  Удивлялись созвездьям в немой тишине?

  Смерть мертвее тоски… Смерть бессмысленней зла…

  Разве не было в жизни святого угла?

  Проклинал я, — но скорбь, и проклятья, и гнев

  Не живей ли, чем гор огнедышащих зев?

  Скат морской не страдает, — но кто б захотел

  Променять все страданья на этот удел?

  Не жесток ли, не слеп ли был жалкий мой суд?

  Разве не было ясных и полных минут?

  — быть может, все черные дни

  Не затмили бы их золотые огни…

  Или юность моя не была мне игрой?

  Не вставал ли, как солнце, я с каждой зарей?

  Щедро радость дарил, никого не давил

  И живым отдавал весь огонь моих сил…

  Я родил справедливость, зажег красоту,

  В песню моря вдохнул и напев, и мечту…

  Мыслью мир облетел, небеса разбудил

  И свободой холмы и поля оживил…

  Кто наполнит широкою песнью леса?

  Чьи беспечные ноги омочит роса?

  Разве лань не жила до того, как она

  Под зубами тигрицы погибла средь сна?

 

Камни глухи, и ветер не слышит себя…

О Творец, я не буду суровей Тебя!

Помнишь, как я молился и плакал тогда?

Если б мог, всех детей я собрал бы сюда.

Трудно жить… Но узнать все цветы на земле,

Чтобы, вырвав глаза, захлебнуться во мгле!..

Но не стал ли он грязной могилой для нас?

Стены, стены, и серые черви забот…

В тесноте только низкое пышно цветет.

Даже мудрость моя от меня отошла —

Слишком близко лежал я у падали зла!

Там, в былом, не цвела ль моя воля сильней?

Сколько знал я победных сверкающих дней…

Иафет мой был юным свободным орлом,

Ли, как ель на рассвете, дышала теплом,

Сим был мягче и чище… Лишь Хам… Но и Хам

Здесь подлей, беспощадней и злее, чем там.

Новый берег молчит за туманом вдали.

Ли, твой сын будет новым побегом земли…

Пусть он будет сильней и счастливей меня,

Пусть увидит все краски грядущего дня —

Если жажду мою утолить я не мог,

Для него я хоть светлую жажду сберег…»

 

  Серый свет по ковчегу скользнул.

  Волны стелют предутренний гул.

  …

  В трюме шорох притихших зверей.

  Ли проснулась. Сын спит, как цветок

  Не грохочет о кровлю поток.

  Небо чисто, светлеет стена.

 

  «Иафет, о проснись, Иафет!

  Тучи скрылись, и близок рассвет…»

  Кто там плачет под бледной луной?

  Но узнала и вздрогнула: Ной.