Кто пришел? Трубочист.
Для чего? Чистить трубы.
Чернощекий, белозубый,
А в руке - огромный хлыст.
Сбоку ложка, как для супа...
Кто наврал, что он, злодей,
В свой мешок кладет детей?
Это очень даже глупо!
Разве мальчики - творог?
Разве девочки - картошка?
Видишь, милый, даже кошка
У его мурлычет ног.
Он совсем даже не страшный.
Сажу высыпал на жесть.
Бублик вытащил вчерашний,-
Будет есть.
Рано утром на рассвете
Он встает и кофе пьет,
Чистит пятна на жилете,
Курит трубку и поет.
У него есть сын и дочка,-
Оба беленькие, да.
Утром спят они всегда
На печи, как два комочка.
Выйдет в город трубочист -
Где играет ветер с чубом,
Где грохочет ржавый лист...
Чистит, чистит - целый день,
А за ним коты гурьбою
Мчатся жадною толпою,
Исхудалые, как тень.
Рассказать тебе, зачем?
Он на завтрак взял печенку,
Угостил одну кощёнку,
Ну - а та сболтнула всем.
Видишь, вот он взял уж шапку.
Улыбнулся... Видишь, да?
Дай ему скорее лапку,-
Сажу смоешь,- не беда.
1917
Примечание
«Елка». Альманах для детей. Пг., 1918. С. 34. С илл. В. Лебедева. Из воспоминаний К. И. Чуковского известно, что, редактируя альманах «Елка», он в письме к Саше Черному по поводу «Трубочиста» высказал сомнение: не слишком ли стихотворение растянуто. Поэт с этим не согласился и так обосновал свой замысел: «Относительно „Трубочиста“ буду спорить: 1) если Вы после первых пяти строф напечатаете непосредственно последнюю, будет голова на ногах без туловища.
Что будет сказано о трубочисте? Почему он не страшный?
— Этого слишком мало.
И переход к следующей, последней строфе совершенно невозможный: „Видишь, вот он взял уж шапку“ и т. д.
„беленькие“; конечно, надо бы изменить: „спят, как два комочка“. Может быть: „как два щеночка“?
И что он чистит целый день, гоняет по трубам, где грохочет ржавый лист, и что за ним бегут гурьбой коты — мне казалось все это немного показывает трубочиста за его работой в добром, чуть-чуть юмористическом освещении и что так надо. Сказать просто, что он не страшный, — мало. Ребенок не поверит.
Во всяком случае середины не выбрасывайте: лучше не печатайте совсем. Мне тема очень по душе, — я бы ее как-нибудь иначе обернул потом» (Архив Чуковского. Л. 6–8). Вопреки доводам и просьбам автора, стихотворение было напечатано в урезанном виде — без 3-й, 6–9-й строф.