• Приглашаем посетить наш сайт
    Тредиаковский (trediakovskiy.lit-info.ru)
  • Чудесное лето
    XVII. Воздушная спальня

    Уже третий день Игорь снова в усадьбе — «дома». Будто никуда и не ездил. Будто на аэроплане во сне слетал на юг, к морю. Но вон на комоде лежат в стеклянной вазочке пестрые морские камушки. И южные подарки все раздарил. Особенно Игнатий Савельич морскими ежами остался доволен: повесил скорлупки на сквознячке в окошке, а в них сухие иммортельки воткнул.

    В усадьбе, конечно, тоже неплохо. Пусть нет ни скал, ни моря, ни смоковниц. Но зато такой мягкой, шелковой травы там не найдешь… Первую скосили, вторая подрастает. У моря там и поваляться негде, — колючки да иглы. Разве что на песке, — зато песок и в рот попадает, и к телу прилипает… И зелень здесь милей: липы, клен, тополя, каштаны. Даже по названиям чувствуешь, какая мягкая, сочная у них листва. И земляники лесной было здесь, сколько хочешь, — совсем как в России, говорит мама. А самое главное — здесь мама. Где она, там и дом.

    Будущим летом, когда все к дяде Васе поедут, непременно он маму плавать научит. Трусишка она. Ничего… Попищит, морской воды попьет — и поплывет. Вот уж загорят все, вот накупаются!.. Мишке привезет в подарок русский флаг. А то у них в дюнах над шалашом полосатые купальные штанишки на палке развевались. Разве это порядок?..

    Игорь аккуратно сложил на комоде свои тетрадки и учебники. Задачи решил, ошибки из французской диктовки по три раза переписал, — да и ошибки самые пустяковые. Больше по рассеянности: потому что о юге думал… Выглянул из окна своей спаленки в парк. Направо никого, налево никого. Заколдованный замок. Даже мухи не жужжат, — забрались куда-нибудь в сарай и спят. А рыбы в пруде? Те, наверно, целые сутки дремлют, — прохладно, темно… Только на закате хвостами в воздухе плеснут, чтоб кости размять.

    Разве и Игорю тоже пойти поваляться немного?

    * * *

    Ночью дело обыкновенное — спишь на кровати, если ты человек, или на коврике перед постелью, если ты комнатная собака. Но днем, летом, когда живешь в усадьбе, взрослый человек, а особенно русский мальчик, найдет себе, чтоб поваляться, более интересное место, чем широченная французская кровать. Слонам на ней валяться… Деревянные ноги толсты, как окорока, по бортам высокие, тяжелые доски, и жарко на такой постели даже при распахнутом окне, словно в духовой. Два матраца, да валик под головой, да подушка… Конский волос, пух, перо — как этакой штуке не нагреться.

    К тому же и на стенах нечего рассматривать. Резная полочка, и на ней пробка от графина. Сто лет лежит, и никто не догадается выбросить. Пучок высохшей лаванды. Даже мухи на нее не садятся, до того противная вещь… Что еще? Увеличенная фотография хозяйской бабушки с какими-то взбитыми сливками вместо волос; на руке браслет вроде якорной цепи с балаболкой. Скучная бабушка. Раз ты снимаешься, ну хоть улыбнись, чтоб родственникам приятно было… Сидит в кресле со львиными мордами над головой, будто персидский шах на автомобильной выставке, и хоть бы что. А начнешь дремать, так она тебя глазами и сверлит. Повернешься к стенке и затылком глаза ее чувствуешь. Закроешься с головой одеялом — дышать трудно, словно в водолазном колоколе, а зрачки французской бабушки все равно и сквозь одеяло проходят… Снести ее на чердак? Не дай Бог, заметят, начнут Игоря пилить, доказывать, стыдить, шпынять — пропадешь, как швед под Полтавой. Они ж тут все взрослые на одном мальчике упражняются.

    Днем после обеда все разбрелись, кто куда. Игнатий Савельич забирался в каретный сарай и в повозке укладывался, как в купе первого класса. От двенадцати до двух, так уж по французскому обычаю полагалось, даже муравьи в парке и те отдыхали. И храпел матрос с такой силой, что индюк, на что уж храбрая птица, постоит-постоит в дверях сарая и вдруг беглым шагом, тряся лиловым подбородком, к прачечной удерет… Никогда Игорь такого храпа не слыхал: бельгиец-садовник вообще не храпел и только в своем оранжерейном кресле рот раскрывал — вроде рваной калоши; французская кухарка деликатно посвистывала, даже и сравнить нельзя. Сам Игорь? Но он даже не знал, храпит ли он во сне или нет. Вероятно, нет.

    Из будки по обыкновению торчали две собачьих морды: пуделя Цезаря и его закадычного друга сторожевого пса Грума. Они не спали, осматривали, высунув языки, сараи, пристроечки и слушали, как дремотно жужжали пчелы над круглой липой посреди мощеного двора. Вдали за каменной оградой выли проносившиеся вдоль шоссе автомобили. Только они одни не отдыхали в этот час.

    Пойти к экономке? Тоже спит, или нянчится в кухне со своими утятами, или обматывает черными нитками стальные лапки очков, чтобы ушам не так больно было… Бог с ней. Еще гарус посадит мотать.

    К пруду нельзя. Дал слово один не ходить. Уж если мужчина дал слово, нечего крутить. Никто не увидит? А совесть на что? Так под ложечкой сосать начнет, что и места себе не найдешь.

    Игорь завертелся на левой ноге в одну сторону восемь раз, в другую двенадцать, такое у него правило было, и пошел в свою воздушную спальню.

    * * *

    По узкой лестнице флигеля, где жила экономка с птичницей, надо было пробраться на чердак. Вдоль чердака среди пыльного хлама, в котором Игорь так любил копаться, шла дорога на крышу, через затянутое паутиной крайнее окошко. Стать на сундучок — раз! — подтянуться на мускулах — два! — и ты на крыше, только ступай осторожно, чтобы грохот железных листов не разбудил никого во флигеле.

    На покатом скате между уютной старой трубой и оконным выступом стояла плетеная кушетка-инвалид. Игорь сам ее еще вчера после обеда сквозь окно протиснул, как она ни упиралась. Тростниковые раненые ноги перевязал бечевкой, а вместо четвертой, недостающей, подставил чурбашку. И чтоб кушетка не скользила вниз — долго ли загреметь со своей постелью о кирпичи мощеного палисадника! — мальчик сквозь камышовое сиденье продел проволоку и крепко привязал его к трубе. «Стой и не рыпайся», — как говорила птичница корове, когда принималась ее доить.

    Игорь разлегся на своем ложе. Чудесно! Уперся пятками в загнутые плетеные крылья, как в стремена, и засмотрелся. Земля исчезла. Ни людей, ни собак. Ни уроков, ни большого дома, ни твердых садовых дорожек… Над головой зонтик каштана, зеленое вырезное опахало со светлыми колючими шариками плодов. В листьях запуталось облачко, плывет-плывет, никак выбраться не может. Ветви плавно качнутся и опять замрут — это ветер развлекается. Налетит из парка, дунет и опять назад… Шмель над самым носом пролетел раз пять, а сесть не решается. Он, может быть, думает: «Что это на крыше? Если булка, почему дышит… Если мальчик, почему притих…» Высоко над каштаном, десять, пятнадцать каштанов друг на друга поставить, не достанешь, золотой стрекозой засветился на солнце аэроплан. А вдруг пилот, жарко ведь, бутылку пива из горлышка высосет и выбросит ее прочь в голубой воздух! Игорь даже лоб локтем закрыл; шишка бы с картошку вскочила…

    Сбоку в ярко-васильковом небе (такого цвета у мамы в шкатулке бисерная закладка) сквозит-белеет тонкий месяц, будто турецкая загнутая туфля. Есть ли на луне каштаны? И можно ли с луны, если направить на землю самый большой телескоп, увидеть на крыше мальчика, который лежит на плетеной кушетке и улыбается?

    Слева над гребнем крыши торчит шпиль деревенской колокольни с жестяным петухом. Петушку весело, он поворачивается по ветру, видит шоссе, автомобильную пыль, далекий вокзал и светлый канал за рощицей. Вот только летать он не может, и легкие ласточки, проносясь над ним, точно подсмеиваются: «Сидишь? Чик-чирик! А мы вот летаем…» В соседнем саду по ту сторону ограды заухали лягушки. Древесные, съедобные. Игорь как-то пробрался в тот сад, привратник позволил, два часа по всем деревьям лазил, ни одной лягушки не видал. Должно быть, под листьями прячутся: зеленое в зеленом. Но ведь русский мальчик лягушек не ест, зачем же от него прятаться?

    И почему они сегодня так рано распелись? Ведь на колокольне только что пробило час. Странные лягушки… Может быть, у них сегодня полковой праздник, или ихняя принцесса первый приз за прыжки получила?..

    Мальчик перевернулся на бок, подложил под щеку сонную ладонь и закрыл глаза. И так дремотно шипели листья, и ветер так ласково перебирал волосы на висках, и где-то на липе у ворот так томно стонала горлинка, и за оградой так гулко ухали лягушки, что никак нельзя было не заснуть…

    * * *

    — Спишь? В такую погоду?

    Игорь вытаращил глаза…

    — Вовсе не сплю. Валяюсь… Как тебя лестница выдержала?

    — Му! Странный вопрос. Во сне корова даже летать может. Вроде мыльного пузыря. Пойдем на лужок, мальчик. Моему теленку одному скучно…

    Игорь спустился за коровой, вежливо приподнял за пупочек свой берет и спросил:

    — Можно на тебя верхом сесть?

    — Можно. Только не хлопай пятками по бокам. Я этого не выношу.

    Кто бы мог подумать, что корова так чудесно может рысью бегать: плавно и широко, как цирковой конь, выносит передние ноги, голову кверху задрала, хвост штопором, на хвосте лиловый бант… И ржет! А за рога так удобно держаться.

    — Можно пятками хлопнуть?

    — Я тебе хлопну…

    — Только один раз?

    — Я тебе хлопну!!

    И со злости сразу в галоп перешла. Обогнули быстрым аллюром клумбу перед большим домом. Во втором этаже заскрипели жалюзи. Показалась взволнованная голова мамы:

    — Игорь! Ты с ума сошел… Сейчас же слезь!

    — Мы во сне, мамуля! Это не опасно.

    — Игорь!!

    Куда там… Клен хлестнул веткой по лицу, дом исчез, мама исчезла, в парке деревья расступаются, дорогу дают. Вот и лужок. По белой кашке во всю прыть мчится наперерез теленок.

    — Мук-мук! Можно и мне покататься?

    — Стыдно… Ты большой.

    — А мальчик — маленький? Не позволишь, три дня молока пить не буду… Слышишь?

    — Садись-садись. Беда с этими телятами!

    Теленок разбежался, вспорхнул и очутился за спиной Игоря. Обхватив его сзади ножками, копытцами перед носом болтает — весело! Помчались. А из-за решетки пулей вылетел пудель Цезарь. С визгом взвился на воздух и прямо на корову. Обхватил теленка лапами и стал корову хвостом по бокам подгонять.

    —: Ну, это уже свинство! — заревела корова.

    Игорь протер глаза, привстал на коленках — ни коровы, ни пуделя, ни теленка. А из дымящегося пруда — новое дело! — подымается цугом длинная-длинная процессия: угри на хвостах, как толстые вопросительные знаки, жирные карпы. Обошли вокруг мальчика, сомкнули круг и остановились.

    — Что такое? Разве рыбы по суше ходить могут?

    — А разве мальчики на коровах катаются?

    — Чего же вам от меня надо?

    Карп пожевал сырую траву (трудно ведь на воздухе дышать) и спросил:

    — Ты что вчера за обедом ел?

    — Карпа… — сконфуженно ответил мальчик. Все карпы содрогнулись и покачали головами.

    — А третьего дня? — спросил, подвигаясь поближе, глянцевитый черный угорь.

    — Жареного угря…

    Все угри содрогнулись и покачали головами.

    — Вкусно?

    Бедный Игорь опустил голову.

    — Что ж нам теперь с тобой делать? — зашипел карп.

    — Я не виноват! — захныкал мальчик. — Угрей ловит матрос, а карпов приезжий господин, папин знакомый. Я только смотрел…

    Рыбье кольцо сузилось плотнее.

    — Что ж нам теперь с ним делать? — спросил у рыб черный угорь.

    — На сковородку! На сковородку! — запищали рыбы, размахивая плавниками и головами.

    — А масло?

    — Там в сарайчике стоит жестянка с автомобильным маслом.

    — Мама! — отчаянно завизжал Игорь. — Цезарь! Господин садовник!..

    Но никто не шел на помощь, а коленки никак нельзя было отодрать от земли. Так во сне всегда бывает в минуты опасности.

    И вдруг вспомнил Игорь, что он ведь умеет летать. Замахал-замахал руками, быстрей-быстрей-быстрей, грузно взмахнул над травой и, как подшибленная утка, с жалобным криком полетел косой воздушной дорожкой к себе на крышу. Налетел грудью на желоб, больно стукнулся — и проснулся.

    — Что? Зажарили?

    Камышинка в кушетке впилась в бок. На белой трубе тень от наклонной железки на Игоревых солнечных часах показывала без четверти два. Пора вниз — на землю, к людям.

    — мальчик его только по воскресеньям подымал, чтоб краски не слиняли под солнцем. Посмотрел на блестевший в кругу тополей пруд и задумался.

    Надо будет непременно выпустить в пруд маленькую рыбку, которая в банке у Игоря в комнате живет. Или не выпускать? Все равно ее щука съест. Странно: когда щука ест рыб, они не обижаются… А когда мальчик ест, они такой скандал подымают. Сами ведь несчастных червей с крючков обрывают… Оттого и попадаются.

    Подтягиваясь на веревке с узлами, Игорь лениво стал подбираться к чердачному окну.

    Примечание

    Чудесное лето. С. 203–213.

    …широченная французская кровать. Слонам на ней валяться. — Обращает внимание, что в этом высказывании и нижеследующих описаниях присутствует некая отчужденность, с налетом иронии и даже легкого раздражения. Подобный взгляд — взгляд стороннего наблюдателя, гостя в иноземном жилище — был для Саши Черного, видимо, неслучаен. К примеру, аналогичный перечислительно экскурсионный подход в его стихотворении из цикла «Французский дом»:

    Саркофагом пышная кровать,—
    Поперек три пары лягут смело.
    Над комодом — мальчик Донателло
    И облезлой шпаги рукоять.
    Пред Мадонною в простенке кротко встал.
    Моль кружит над грудой одеял,
    Возле ложа столбик — круглой пушкой,
    Безделушки чинные кругом
    Пять слонов, собачка из Китая,
    Башня Эйфеля и Жанна д’Арк верхом.
    Под распятьем — бронзовый овал —
    Фотография слинявших новобрачных.
    — пигмей, невеста — Ганнибал.

    (ПН. 1930, 10 мая.)

    Раздел сайта: