Отец уехал по делам в Париж. Мама с экономкой ушли в соседнее местечко за покупками. Игоря не взяли, — до местечка три километра, да обратно три. Жара, он «слабый», он устанет… И не надо! Слабый… А мама не слабая? Вчера по парку и вокруг пруда он километров восемнадцать рысью проскакал. Попробовала бы экономка за ним угнаться… И потом в сарайчике на вытянутой руке жестянку с краской десять секунд держал. Слабый…
Игорь заглянул на кухню, выпросил у кухарки кусок теста, вылепил из него бюст Гоголя и поставил на скамейку сохнуть на солнце. Но пришел индюк, выругался на своем индюшачьем языке, клюнул Игоря в кушак, а Гоголя съел. Дурак надутый!
На лужке за тополями паслась корова. Не очень-то с ней поиграешь в красном галстуке… У тореадора — шпага, а у Игоря только ореховый прут. И теленок ее тоже нелепое созданье. Чуть увидит мальчика, сейчас же подойдет боком, защемит губами угол курточки и давай сосать. Это новую-то курточку!
И вспомнил: у пристани на пруду — лодка. Можно покачаться, половить на английскую булавку рыбу, поднять адмиральский флаг — голубой носовой платок на пруте. Мало ли что можно.
Запрещено одному кататься в лодке. Но сидеть в лодке, когда она на замке и цепочке — разговору об этом не было…
Побежал-побежал, наискось через парк, сквозь цепкую повилику, колючую ежевику, кусачую крапиву. Продрался к пристани, влез в лодку и стал воду ржавой жестянкой вычерпывать. Флаг поднял, на скамейку газетный лист подстелил — неудобно же адмиралу на мокрой доске сидеть, — сел и давай лодку раскачивать. Волны справа, волны слева, по тихому пруду зыбь побежала… Зажигательное стекло из кармана вынул и стал сквозь него вдаль смотреть, будто в подзорную трубку: на горизонте тучи, корабль скрипит по швам, в парусах штормовой ветер гудит… «Свистать всех наверх!»
И докачался. Цепочка натянулась, вырвала из трухлявого столба крючок и вместе с замком хлопнулась в воду. Обернулся Игорь — пристань в пяти шагах качается — кланяется. До свидания, адмирал!
Адмирал, однако, не растерялся, схватил со дна весло, еле поднял, хотел за пристань зацепиться — далеко… А легкий ветерок залопотал в тополях вокруг пруда и боком понес лодку на середину прямо к тенистому островку. Игорь веслом в одну сторону поболтал, в другую, весло упрямое, все норовит из уключины выскочить и мальчика рукояткой на скамейку опрокинуть. Бросил весло, притих и стал ждать, куда Бог вынесет. А сердце на весь пруд колотится.
Зашипела над лодкой зеленая лоза, кролики по кустам брызнули; лодка вздрогнула и остановилась. Остров!
Что делает в первые минуты мореплаватель, прибитый бурей к необитаемому острову? Осматривает свое владение. Игорь так и сделал. Со всех сторон вода. Посредине острова резная будка, в будке охапка старого сена. Под кустами можжевельника у самых корней притаились испуганные кролики, — это их садовник сюда перевез. Мальчик измерил остров: в длину двадцать пять шагов, в ширину — пятнадцать. Места много, очень много, — чем меньше мальчик, тем просторнее ему кажется каждый клочок земли… А вдруг там, под будкой, клад? Или вход в подземные катакомбы, которые тянутся до самого Парижа? Ай!..
Он побежал к лодке, но поздно. Ведь он же ее не привязал, — вильнула носом и отплыла!
— Настя! Я потерпел кру-ше-ни-е!!
Корова на лугу удивленно подняла морду. В парке насмешливо залопотал индюк… Кухня далеко, конечно, Настя не услышит.
Что же делать? Хныкать? Ни за что! Не могут же его здесь забыть надолго-надолго, пока у него не отрастет, как у Робинзона, большая борода… К закату вернутся родители… хватятся Игоря — ну и как-нибудь догадаются, где он… А если не догадаются? Ночевать в будке, в темноте, без ужина? Чтобы холодный уж под рубашку забрался! Уснуть, конечно, и на дереве можно. В первую ночь Робинзон всегда на дереве спит. Ну, а если он свалится в воду?
— Настя! Я потерпел…
Нет, не стоит кричать. Только индюку удовольствие, — ишь как передразнивает.
Сел Игорь на пень и задумался. К ногам, прыгая сквозь шершавые ветви, подобрались кролики, понюхали пятки. Странный мальчик, ничего им не привез — ни капусты, ни морковки… Игорь очнулся, хотел погладить самого маленького черного, а они опять во все стороны так и дернули. Один серый толстяк так перепугался, что запутался в узловатых корнях и стал задними лапами о землю хлопать…
Прилетела оса. Почему у мальчиков нет крыльев? Минута — и был бы дома… Прилетела и стала вокруг носа Игоря кружиться. И сверху и сбоку, — он пересел, а она снова и снова, хоть в воду от нее прыгай… Но Игорь догадался, — вынул из кармана сладкую конфетную бумажку, положил на пень, — и оса оставила его в покое.
О! Что такое? На пруду наискось от проточного канала заструилась полоска воды, точно подводная лодка под самой водой шла… Все ближе, все ближе к островку. Игорь всмотрелся: крыса. Ага! Значит, садовник прав, они, подлые, с мельницы приплывают сюда душить кроликов.
…
Ужасно. Вдруг она ночью приведет за собой целую флотилию крыс? Приплывут и обгрызут у сонного Игоря уши. Хорош он будет без ушей…
— Эй, там! Я на острове!..
Ни звука. Теленок подошел к воде, боднул головой тополь и вдруг, задрав пробочником хвост, поскакал, брыкаясь, вдоль ограды парка.
Между островом и парком качается пустая лодка. Тополя кольцом обступили пруд и шелестят высокими вершинами. Хлопья тополевой ваты медленно кружатся над водой. Рыба плеснула хвостом… Вот ведь досада, — английская булавка в лодке осталась! Игорь вздохнул, но успокоился: щука большая, как бы он ее из воды вытащил? Пожалуй, она бы его сама в пруд стянула…
— Настя!
Ах, как тяжело быть Робинзоном… Пошел Игорь в будку и стал придумывать планы спасения. Если бы было ружье, он бы выстрелил три раза. Сигнал бедствия! Или, если вверху над прудом покажется аэроплан, — он часто здесь пролетает, — можно будет крикнуть летчику:
— Спуститесь у большого дома за парком и скажите, что я здесь… И что я очень хочу есть!..
Но ни ружья, ни аэроплана не было. Он согрелся на сене, закрыл заплаканные глаза (да, да — заплаканные) и задремал.
И приснилось ему, что из пруда вылез огромный зеленый крокодил, поставил передние лапы на остров и спрашивает у осы: «Эй, ты, жужжалка! А где здесь маленький мальчик? Я сегодня именинник, вот он у меня и пойдет на третье блюдо…» А оса прилипла к конфетной бумажке, рот сладким соком набила и, к счастью, ничего ответить не может. И крокодил стал сердито лаять…
… Боже мой, да это же пудель садовника лает!
Выбежал Игорь из будки, — в самом деле на берегу пруда пудель, лохматый черный друг, смотрит на пустую лодку и взволнованно лает. Увидал мальчика на острове да так и залился визгливой флейтой в собачьей истерике:
— И-и-и! Ай-яй! И!
Ужасно взволновалась собака: как мальчик на остров попал? Почему пустая лодка по воде плавает? Как помочь?
А мальчик руками машет, свистит, зовет.
— и поплыл, фыркая, к острову. Лапами загребает, голову вверх задрал.
Приплыл, встряхнулся и прямо к Игорю на грудь. Водой всего обрызгал, в нос лизнул, в ухо лизнул, — радуется. А Игорь и вдвое рад:
— Цезарь! Умница… Ну, теперь я не один на острове, ты у меня вместо Пятницы будешь.
Что за Пятница? Пудель Цезарь ведь Робинзона не читал, откуда же ему знать?
Обшарил Цезарь все углы, кролики глупые под кусты забились, дрожат, не понимают, что умный пудель их обижать не станет.
— мальчик ведь потяжелей собаки.
И придумал Игорь, — беда всему научит. Вырвал из записной книжки страничку и написал крупными буквами письмо садовнику:
«Шер Жибер! Совэ муа, силь ву пле. Же сюи сюр лиль!»[1]
— Ступай, ступай в воду! Беги к Жиберу и отдай ему записку…
Пудель понял, взвизгнул, лизнул снова Игоря в губы — не бойся, мол, все исполню — и в воду, только брызги веером полетели. Доплыл, встряхнулся и исчез в парке.
Старый бельгиец-садовник сначала не понял, в чем дело. Прибежала его собака мокрая, головой в ноги тычется. Увидал он записку, развернул… Буквы корявые, почерк детский…
Подписи нет. Какой остров? Кого спасти?.. Пожал плечами и бросил записку в смородину.
Но пудель на этом не успокоился. Тянет Жибера за фартук к пруду… Испугался садовник — ах, Боже мой, не случилось ли с Игорем беды, собака ведь мокрая… Побежал к пруду за собакой, за ним Настя переваливается, руками всплескивает.
…
— Monsieur Жибер, перевезите меня домой, пожалуйста!
— Да как ты на остров попал?
— Не знаю. Сел в лодку. Лодка меня и привезла… а потом уплыла… Как ее теперь достать?
Ну, садовник не глупей пуделя был. Достал из-за кустов вертушку с бечевкой, которой он грядки выравнивал, привязал к веревке камень, бросил в лодку — как раз под скамейку угодил — и притянул лодку осторожно к берегу. Потом уж дело пустое: сел в лодку с пуделем, в три взмаха догреб до острова и доставил Игоря-Робинзона на берег, прямо к калитке парка.
— Ничего, monsieur Жибер. Цезарь бы меня вытащил. Но ведь я же не упал!
Поговори-ка после этого с мальчиком…
Побежал Игорь в дом. Слава Богу, еще никто не вернулся. Сел за стол и стал из картона большую золотую медаль для пуделя мастерить.
Надпись придумал такую:
«Пуделю Цезарю за спасение погибающего мальчика, который самовольно застрял на острове.
Детский Спасательный Комитет».
Примечание
ИР. 1926. № 10(43). С. 14–15.
«И не надо!» — В первом абзаце, после этих слов был другой текст: «Откуда они знают? Сначала ведь надо попробовать, а потом оставлять дома. И слово какое глупое! Конечно, если у маленького мальчика заболят ноги, он может отстать и даже поплакать немножко, они бы и не заметили. Зачем же непременно „хныкать“?»
«Подписи нет. Какой остров? Кого спасти?.. Пожал плечами и бросил записку в смородину». — Вместо фразы было: «Пошел к Насте, а та хоть и большая — головой до кухонной полки достает, — да неграмотная».
1 «Дорогой Жибер! Спасите меня, пожалуйста. Я — на острове!» (фр.).