• Приглашаем посетить наш сайт
    Плещеев (plescheev.lit-info.ru)
  • Жиркова М. А.: Жизнь провинции в поэзии и прозе Саши Черного

    Жизнь провинции в поэзии и прозе Саши Черного

    Может быть, Житомир здесь и ни при чем –
    ибо все наши провинциальные города,
    как почтовые марки, схожи между собой…
    Саша Черный. Дневник резонера.

    Саша Черный родился в Одессе, но так случилось, что именно Житомир стал родным городом для поэта. После побега из дома в 15 лет он оказывается в Петербурге. Недолго длилась его петербургская жизнь, из гимназии он был исключен, как мы бы сейчас сказали, за неуспеваемость. Родители в помощи отказали и на письма не отвечали. Появившаяся в петербургской газете статья А. А. Яблоновского («Срезался по алгебре», Сын отечества, 1898, 8 сентября) о бедственном положении юноши сводит его с Константином Константиновичем Роше (1849-1933), крупным житомирским чиновником и поэтом[1], в доме которого Александр Гликберг обретает родную семью[2].

    Современный писатель и поэт А. Ратыня так пишет о К. К. Роше: «Большую часть своих дней он прожил в Житомире. Длительное время был членом правления Волынского губернского присутствия по крестьянским делам, почетным мировым судьей. Как потомственный дворянин, дослужился до титула действительного статского советника. В годы первой мировой войны, революции 1917 года и постоянных перемен власти в Житомире в период гражданской войны помогал нуждающимся, как мог. В 1920-х годах стал одним из организаторов житомирского Свято-Николаевского братства. После неурожайного 1898 года Роше организовал Волынскую столовую в голодных местах Поволжья. У него не было достаточных для этого средств, и тогда Константин Константинович обратился к землякам – волынцам с пламенным призывом о благотворительных сборах. Он призывал каждого имущего пожертвовать хотя бы немного, и если бы на его призыв откликнулись тогда все жители Волыни, то собранного с лихвою хватило бы для того, чтобы накормить в течение длительного времени несколько голодных сел»[3]. Уже в этом описании просматриваются черты провинциального Дон-Кихота, каким его обозначают исследователи.

    За год до появления в его жизни Александра Гликберга Константин Роше потерял своего приемного сына Сергея. Роше не был женат, его семью и составлял любимый им приемный ребенок, ему он посвящал свои стихи. Думается, что участие в судьбе другого брошенного родителями на произвол судьбы юноши помогало заполнить душевную пустоту, придавало новый смысл жизни. Вскоре Александр Гликберг поселяется в доме Роше, определен в местную мужскую гимназию.

    Правда, и там он проучился недолго, выгнали из-за конфликта с директором, затем военная служба в 18-м пехотном Вологодском полку. По окончанию службы работа на Новоселицкой таможне Бессарабской губернии на австро-венгерской границе. После возвращения в Житомир устраивается на работу фельетонистом в местную газету «Волынский вестник», где появляются его первые публикации.

    Если в дальнейшем судьба разведет К. Роше и А. Гликберга, то небольшой украинский городок Житомир неоднократно будет мелькать на страницах книг Саши Черного. Ему он посвящает поэтический цикл «Провинция», отдельные стихотворения, действие рассказов тоже зачастую связано с этим городком, например: «Дневник резонера», «Аида» в «Житомире», «Московский случай», «Житомирская маркиза», «Физика Краевича», «Свадьба под каланчой». Провинциальная жизнь в них предстает разной, то пустой и пошлой, то забавно-трогательной, в зависимости от направленности произведений.

    Деление предлагаемого материала на небольшие тематические разделы весьма условно, необходимо учитывать, что перед нами не летописное повествование или историческая хроника, а художественные произведение, причем, в первую очередь речь идет о поэтическом цикле. Последовательность разделов, их чередование задано авторской логикой развития поэтического сюжета.

    ***

    Сатирическая направленность всей книги определена изначально, но состоящая из разных поэтических циклов, она оказывается неоднородной, можно заметить внутреннее изменение тональности книги от едкой сатиры к мягкой иронии. В книгу «Сатиры» входит семь поэтических циклов: «Всем нищим духом», «Быт», «Авгиевы конюшни», «Невольная дань», «Послания», «Провинция», «Лирические сатиры». Как видим, «Провинция» почти завершает книгу, когда мрачные краски сатирических зарисовок сменяют более светлые тона. В составе цикла – семнадцать стихотворений, созданных в 1908-1910 гг. Переиздание книги «Сатиры» в Берлине в 1922 г. пополнилось еще тремя стихотворениями уже 20-х гг.

    Биограф, комментатор и исследователь творчества Саши Черного А. С. Иванов замечает: «В картинках провинциальной жизни поэт воскрешает и любовно живописует бесконечно милые подробности и потешные нравы родной улицы, сохраненные его образной памятью»[4]. Действительно, в этом цикле ирония преобладает над сатирой. Поэт скорее с улыбкой наблюдает над простотой и естественностью провинциальных нравов, чем осуждает, хотя тоска и горечь тоже звучат. Автор не совпадает с этим миром, есть понимание пошлости, бездуховности, грубости жизни маленького городка. И все-таки легкость, игривость выбранного вначале тона, пройдет почти до конца поэтического цикла.

    В центре цикла – жизнь провинциального городка, в образе которого отражаются реалии украинского Житомира: улицы, парк, река Тетерев, театр, памятник Пушкина, гимназия, собор. Так начинает свое описание города П. Андреев в «Иллюстрированном путеводителе по юго-западной железной дороге» 1898 года: «Житомир, губернский город Волынской губернии, расположен при впадении речки Каменки в реку Тетерев, в свою очередь впадающей в Днепр. В настоящее время г. Житомир небольшой, но чистенький и благоустроенный»[5].

    Городские улицы. «Бульвары», пронизанное наступившей и обосновавшейся в городе весной, влюбленностью, чувственностью, кажется, витающей в воздухе. Точнее, речь идет об одном бульваре, но разделенный кварталами, пересекавшими его улицами, он и стал во множественном числе Первым, Вторым, Третьи и Четвертым бульварами. В настоящий момент после смены ряда названий утвердилось наименование «Старый бульвар»[6]. Центральная улица или набережная обычно являются главным местом прогулок, средоточием жизни и пульса города. В стихотворении Саши Черного всё и все охвачены одним чувством – пробуждением «После зимней долгой спячки» [1, 143]. Весна вступила в свои права, по всему стихотворению разбросаны ее приметы: и тополи душистые, и тенистые бульвары, и «веточка сирени». Весна завладела не только городом, но и людьми, поселившись в их сердцах, наполнив душевным томлением, живой страстью, жизнью и возникшим влечением полов друг к другу.

    Жизнь выплескивается на улицу, назначаются свидания, звучат комплементы, возможно, не всегда благопристойные:

    Три акцизника портнихе
    Отпускают комплименты,
    Та бежит и шепчет тихо:
    «А еще интеллигенты!» [1, 143].

    В естественный круговорот новых отношений втянуты гимназисты, еврейки, семинаристы, адъютант, усатая дама, кошки и собаки, губернатор и лошади. В одном ряду сведены и люди, и животные, человек здесь предстает как биологическое природное существо, как естественная и органическая часть жизни природы.

    Стихотворение рисует две контрастные картины. Весенней круговерти бульвара со старинными особняками, тенистыми аллеями противопоставлен соседний переулок, где «Тишина, и лень, и дрема… / И одни старушки дома» [1, 144]. Эта бульварная круговерть не касается старушек. Молодость и старость показаны как два мироотношения, два различных восприятия жизни. Бульвар наполнен шумом, смехом, страстным шепотом и томными вздохами - наполнен жизнью. Но противопоставленные этой жизни тишина и дрема соседнего переулка обманчивы. В маленьком домике, затерявшемся в саду, течет своя жизнь, которая теперь также наполняется новым содержанием. У старости есть свои удовольствия: «В упоенье новых сплетен / Две седые балаболки» уселись на скамейке.

    Тема влюбленности, томления, соблазнов и развлечений развивается дальше и, прерываясь, дойдет почти до конца: «На реке», «Священная собственность», «При лампе», «Лошади», «Первая любовь», «Виленский ребус». Немало строк будет посвящено притягательности женской красоты.

    Развлечения. Одно из любимых развлечений – это катание на лодке, прогулка на реке. Так и называется следующее стихотворение – «На реке», где представлены речные приключения молодых волонтеров. Хмельная прогулка на лодке разворачивается в целое приключение. Молодые люди устремились к старой купальне «на дамские ноги», но вынуждены удирать: «О Боги! Это ноги полковничьей бонны» [1, 144]. Поют песни на реке евреи, и господам волонтерам невозможно просто так проплыть мимо, подразнили – и вынуждены удирать вновь, на этот раз от разъяренных евреев. Сам автор относится к этой речной прогулке как к шалости, с улыбкой. Ошиблись «ножками», пристали к евреям и снова тишина и покой на реке. Появление мороженщика становится последним событием. Быть может, мороженое способно охладить пыл и задор молодых волонтеров?

    Примечательно, что в одной из своих фельетонных заметок Саша Черный поместил стихотворение о реке Тетерев и лодочных прогулках:

    Сонный Тетерев катится
    В живописных берегах,
    Луч луны в волнах дробится
    И играет на камнях.


    Точно резвый рой наяд,
    Выплывает понемногу
    Легких лодок длинный ряд.

    С весел вниз вода сбегает,
    Вновь сливается с водой
    И журчаньем нарушает
    Ночи царственной покой [3, 52].

    Любовное томление. В стихотворении «Священная собственность» также море соблазнов, на этот раз это «Преступно-прекрасные формы» дородной Христины. Они намного привлекательнее бутылки наливки, грибов, малины и сливок. В одном ряду сопряжены наливные черешни, дородная Христя и бутылка наливки. Округлые женские формы манят, опьяняют, сводят с ума. Сама Христина понимает соблазнительность и притягательность собственной красоты. В маленькой беседке кажется даже воздух наполнен страстью, что молодыми людьми скрывается с трудом: «Смущенно, и робко, и мерзко / Уперлись глазами в забор мы…» [1, 145]. Ведь у прекрасных форм дерзкой Христины есть свой «хозяин», раздосадованный пристальным вниманием к своей даме. Чувством влюбленности и недоступности желаемого предмета терзаются незадачливые герои этого стихотворения.

    Городская газета. Иронически - сочувственно звучит «На славном посту». – пустой и однообразной жизни. В цикле «Провинция» нет единого и последовательного потока времени. Так, среди весенних картин в этом стихотворении вдруг появляется зима. Это скорее знаковые времена года, связанные с внутренним состоянием человека, его восприятием жизни в определенные моменты времени.

    В центре стихотворения – размышления журналиста: «Чем в следующем номере / Заполнить сотню строк?» [1, 146]. Множество ограничений, отсутствие событий и повседневная скука делают суровой жизнь «бедного» фельетониста. «Славный» пост оказывается местом вынужденной изворотливости, бессмысленного пустословия и подобия жизни. Несомненно, здесь отразились личные впечатления от работы в одной из житомирских газет: «Волынский вестник», - хотя сотрудничество было недолговечным, через два месяца газета просто прекратила свое существование[7], поэтому поэту понятны и знакомы терзания бедного фельетониста. В дальнейшем во многих стихотворениях, с одной стороны, подчеркивается бессобытийность, пустота жизни, а с другой - насыщенность множеством событий, но связанных с той же жизненной пустотой: «Единственные новости – / Парад и мордобой!», причем «Парад – сюжет изношенный, / А мордобой – старо!» [1, 146].

    Во многом с этим стихотворением перекликаются записки из «Дневника резонера», публиковавшиеся в «Волынском вестнике» в 1904 г. Небольшие фельетоны посвящены все тем же зарисовкам провинциальной жизни и передают настроение и восприятие происходящего начинающего журналиста Александра Гликберга[8]. Здесь и реплика о театре, но ему будет посвящена специальная статья, характеристика и описание коренного житомирца, городские зарисовки, наблюдения и размышления о журналистской деятельности.

    Повседневность и быт. Две темы, определяющие общую тональность цикла: радость жизни и ее пустота, пробуждение (нередко возбуждение) и спячка встречаются и в следующем стихотворении «При лампе». В небольшом пространстве стихотворения три группы людей: спор о спасении мира увлекает молодых людей (трех экстернов и студента-оппонента); чувство любви опьяняет влюбленных; усталость и сон овладевает служанкой – все они оказываются как бы выключенными из реальности. Вечер постепенно переходит в ночь, незаметно начинается новый день. За окном душной и дымной комнаты течет своя жизнь, проникающая в комнату звездами, жасмином и ночной свежестью. Пустоте и бессмысленности абстрактных рассуждений экстернов и студента противостоит волнение первой любви:

    Лазарь Розенберг, рыжий и гибкий,
    В стороне на окне
    К Дине Блюм наклонился с улыбкой.

    В первый раз вдохновенно играл [1, 147].

    Влюбленные, отдавшиеся порыву чувств, покидают комнату. Через весь цикл проходит противостояние открытого и замкнутого пространства, где открытое: бульвары, улочки, река, парк, сад; а замкнутое: беседка, редакция газеты, душная и дымная комната, театр, гимназия, церковь. Открытое пространство связано с природной жизнью; когда человек совпадает с ней, отдается ей, чувствуется отклик автора, возникает его добрая улыбка, вызванная описываемыми картинами. Когда человек оказывается в замкнутом пространстве, он лишает себя воздуха, света, радости, обречен на однообразие, пустоту и скуку. Пространство может сжиматься до комнаты, дивана, шкатулки, галерки, тогда сжимается и человеческое сознание, мировосприятие по тому пространству, которое он занимает или которое ему отведено. Выход на улицу не просто расширение пространства, оно взаимосвязано с душевной широтой, распахнутостью человеческих чувств и эмоций.

    Следующий затем ряд стихотворений переводит из мира эмоций и чувств в мир пошлости и бездуховности: «Праздник», «Шкатулка провинциального кавалериста», «На галерке».

    Развлечения. «Праздник» посвящено Пасхе. Но смысл Светлого Воскресения искажается, превращаясь лишь в чревоугодие и праздность, сводится к подхалимству и пьянству. В православии Пасха наиболее важный для верующих праздник, «царь дней», «праздник праздников», «торжество торжеств» называет его церковь. Значение пасхального праздника в спасении всех верующих людей от духовной смерти, даровании им жизни вечной, благодаря искупительной жертве Христа[9]. Чудо Воскресения наполняет праздник особым состоянием не только человека, но и природы: в народе верили, что в Светлое Христово Воскресенье вся природа ликует, солнышко радуется[10].

    Однако два рефрена, звучащие в этом стихотворение, обессмысливают жертву Христа, Его миссию в этом мире. Один выделен в отдельную строфу: «То-то будет выпито!». Второй, варьируясь, звучит внутри строф: «Спешит губернатора сухо », «Спешат губернатора лихо поздравить», «Спешит губернатора скромно поздравить», «Спешат губернатора дружно » [1, 147-148]. Все высшие городские лица спешат к губернатору не столько высказать свое почтение, поздравить со Светлым Воскресением, сколько выпить и закусить, что считается для верующих большим грехом. Но для горожан Пасха всего лишь один из праздников в ряду других, официальных оправданий пьянства и разгула, обессмысливающих его духовное содержание.

    Продолжает тему пошлости «Шкатулка провинциального кавалериста (Опись)», где собраны предметы гардероба и личной гигиены, знаки любовных побед, приметы разгульной и лихой жизни в разном состоянии свежести, сохранности, испорченности, и представленные как некий канцелярский перечень при полном отсутствии какого-либо глагола:

    Шпоры, пачка зубочисток,

    Шитых шелком две закладки,
    Три несвежие перчатки… [1, 148].

    Театральная жизнь. В центре внимания стихотворения «На галерке (В опере)» оказывается не опера с ее яркостью и зрелищностью театральной постановки, театра фактически здесь и нет, только как обозначение места происходящего действия. Все посвящено одному - невозможности что-либо увидеть:

    Предо мною чьи-то локти…
    В бок вцепились чьи-то ногти…
    На лице моем несчастном

    Или услышать со сцены:
    Сзади шепот чьих-то уст…
    Кто-то дышит прямо в ухо.
    Бас ревет… [1, 149].

    Театральная жизнь Житомира имеет очень старые корни. Еще в 18 веке появляется первая театральная антреприза, в начале 19-го, в 1803 г. основан театр (его наследник – Житомирский музыкально-драматический театр им. И. Кочерги). А театр, о котором речь идет у Саши Черного на тот момент сравнительно новый – построен в 1858 г. (ныне филармония), на его сцене выступали М. Щепкин, А. Одридж, П. Виардо, Л. Собинов, М. Кропивницкий, М. Зеньковецька, Ф. Шаляпин. Эти имена позволяют представить культурную жизнь состоятельной части города и интеллигенции[11].

    Но у поэта-сатирика свой взгляд на театральное искусство. Стихотворение «На галерке» почти дословно и в поэтической форме передает театральную рецензию, опубликованную в «Волынском вестнике» 22 июня 1904 г.: «"Аида" в Житомире (В публике)». Правда, рецензия представлена в виде сатирического фельетона, в котором достается не только публике, но и артистам: «Подымался занавес, опускался занавес, на сцене пели «об упоенье, о страданье, о мести» - я им не верил, «публика» наслаждалась, бесновалась и выказывала «знаки одобрения» - я ей тоже не верил» [3, 54].

    Как далеко это описание театра от восторженных воспоминаний Дон-Аминадо: «Одним из страстных увлечений ранних гимназических лет был театр. Только в провинции любили театр по-настоящему. Преувеличенно, трогательно, почти самопожертвенно и до настоящего, восторженного одурения. Это была одна из самых сладких и глубоко проникших в кровь отрав, уход от повседневных, часто унылых и прозаических будней в мир выдуманного, несуществующего, сказочного и праздничного миража»[12].

    Возможно, дело не только во взгляде сатирика на мир, можно заметить, что автор не совпадает с остальными зрителями, погруженными в театральное действо. В театре Саша Черный оказывается случайно, К. К. Парчевский со слов поэта так объясняет посещение театра: «Издательница газеты[13], она же пайщица местного оперного театра, расплачивалась с сотрудниками контрамарками на галерку. Другого гонорара не полагалось»[14].

    Городской бульвар со своей особой жизнью вновь появляется в стихотворении «Ранним утром». Оно является центральным для всего цикла. Представлена небольшая зарисовка из городской жизни, но именно она создает образ провинции в целом: начало любого дня в любом небольшом городке. Не случайно, как пишет в комментариях А. С. Иванов, оно имело подзаголовок «Провинция»[15].

    Пока царит не нарушаемая тишина почти пустого парка, где слышна только кукушка, может быть, не замечаемая в другое время. Тишина, потому что «Заперт сельтерский киоск». Город просыпается, но для кого-то только предстоит отдых после длительной ночной попойки:

    – памятничек Пушкина,
    У подножья – пьяный в лоск;

    Поудобней притулится,
    Посидит и упадет… [1, 150].

    Соседство сельтерского киоска и памятника Пушкину оказываются иронично сближены как некие знаки, символы жажды духовной и потребности человеческого организма. Причем, памятник становится необходимой опорой для перебравшего человеческого тела.

    Житомиряне гордятся своим памятником: это третий памятник поэту, установленный в Российской империи[16]. Но его история во многом напоминает фельетоны и рассказы сатирика Саши Черного.

    В своем интервью писатель, поэт, переводчик и коренной житомирянин, Илья Стронговский рассказывает о перипетиях, связанных с пушкинским памятником: «Бюст Пушкина, самый старый памятник города, установлен на 100-летие поэта в 1899 году на средства городской интеллигенции. Так вот мне кажется, что та интеллигенция сильно беспокоилась, чтобы с ним ничего не случилось, ведь столько денег вложили, поэтому появилась традиция в случае чего закапывать этот бюст на том же месте, где он стоит. Вот случилась революция, Пушкина в 1917 году закопали, потом в 1922 году откопали и поставили на место. Потом во время войны – немцы дошли до Житомира довольно быстро – наши партизаны среди ночи его тоже закопали, чтобы бомба не попала. Так всю войну он пролежал под землей. После войны поставили опять. И мне уже рассказывали наши литераторы, что в 1989 году был какой-то консилиум, не нужно ли закопать Пушкина опять. Но не стали»[17].

    Во время Великой отечественной войны памятник, действительно, был разрушен немцами: «Трагичным для памятника стал 1941 год. В начале июля немцы скинули бюст Пушкина с пьедестала. Неизвестные патриоты спрятали его в подвале Горкоммунхоза. В апреле 1946 года его там нашли и вернули на место»[18]. А в рассказе И. Строгановского наблюдается явная мифологизация, которая произошла с течение времени и реальные события получили свою трактовку и продолжение. «Впрочем, – чего только в Житомире не говорят?..» [3, 51].

    Улицы города постепенно наполняются народом. В двух четверостишиях обозначены местные жители, спешащие по своим делам: дворянки, отправившиеся за покупками, «мама с дочкой, / Ковыляют на базар»; мчится водовоз, «привстав над бочкою»; настоящий пристав «с шашкою под мышкой»; ветеринар, идущий своей дорогой, на свою службу; и среди них «две свиньи», занятые, по-видимому, собственным моционом.

    С появлением приготовишек, идущих на учебу, оживляется бульвар. Образ приготовишки – один из любимых, по-видимому, связанный для поэта с какими очень личными воспоминаниями и впечатлениями детства. Хотя здесь он также попадает под авторскую иронию, но можно отметить ряд общих черт, характерных для его описания: румяный крепыш с веселыми торчащими ушами, вечно что-то жующий; и каждый раз звучит особая теплая интонация, образ маленького ученого человечка окрашен доброй улыбкой, а у поэта возникает удовольствие от наблюдения за детскими проказами:


    И какой сановный вид! –
    Вон толстяк в галошах-валенках
    Ест свой завтрак и сопит.

    Два – друг дружку лупят ранцами.

    И за это «оборванцами»
    Встречный поп их обругал [1,150].

    Точке зрения автора противостоит житейский взгляд встречного попа на потасовку детей как на хулиганство, нарушение тишины и покоя. Но как раз тишины и покоя на улице нет, детский смех и крики приготовишек лишь часть городских звуков: «Тарахтит за водовозом / Беспокойное ведро», «слышны» звуки лошадиных дрожек с архиереем, визг бегущего пса.

    Неожиданно возникает перекличка с первым стихотворением «Бульвары». Так, вновь появляются знакомые уже старушки, правда, теперь в несколько необычном ракурсе:


    Двух старушек в часть ведут.

    Если в первом стихотворении две старушки, притихшие в ожидание новых сплетен, даны на контрасте по отношению ко всему бульвару, всеобщему оживлению, то здесь они вписываются в общий поток жизни бульвара, ничем из него не выделяясь, в чем-то даже проявилось их закононепослушание. Заканчивают четверостишие о старушках следующие строки:


    Вероятно, морду бьют [1,150].

    Пока следили за городской улицей, оживился пустой прежде парк, возможно, в разборке с мордобоем участвует уже знакомый нам по первым строфам пьяный.

    Уличные картинки изредка перебиваются пейзажными зарисовками. Их совсем немного: «Утро. В парке – песнь кукушки», «Солнце рдеет над березами. / Воздух чист, как серебро», с одной стороны, контрастные по отношению к начинающемуся дню со спешащими по своим делам жителями, с шумом и гамом, детской потасовкой и дракой в парке, но с другой стороны, они взаимодополняют друг друга и соотносимы по обычности и обыденности происходящего.

    В этом стихотворении удивительным образом сочетается ирония, добрая улыбка и обида, горечь от осознания невежества и убожества нашей провинциальной жизни:


    И отлично! Боже мой,
    Разве мало здесь поэзии,
    Самобытной и родной?! [1,151].

    Разведенные ранее на самостоятельные линии: добродушно-ироническую и горько-сатирическую, – две тональности пересекаются внутри одного поэтического текста. Так происходит в «Раннем утре», стихотворениях «Жизнь», «Лошади», «Из гимназических воспоминаний». И вновь эти две линии расходятся на самостоятельные в последних стихотворениях.

    Стихотворение «Жизнь» рисует картины повседневной жизни: проститутки и гимназисты играют с увлечением в карты. Возникает некое единство, родство: «Как будто без взрослых здесь сестры и братья / В тиши коротают часы». Игра в карты на какое-то время выключает всех из реальных отношений. Все получают огромное удовольствие от игры. Исключение из игры за плутовство становится настоящим наказанием:

    …Вмиг с хохотом бедного плута

    Лежи, как в берлоге, и с завистью острой
    Следи за игрой и вздыхай, –
    А там на заманчивой скатерти пестрой
    Баранки, и карты, и чай… [1, 151].

    Любовное томление. Стихотворение «Лошади» «Четыре кавалера / Дежурят возле сквера, / Но Вера не идет» [1, 152], чуть позже: «Подходит пятый лихо». Есть перекличка и с первым стихотворением. Так, обсуждаемая старушками сплетня в стихотворении «Бульвары» касалась проникновения молодого человек к девушке в окно:

    «Шмит к Серовой влез в окошко…
    А еще интеллигенты!
    Ночью к девушке, как кошка…
    Современные… студенты!» [1, 144].

    «Лошади»:

    «А к вам, ха-ха, в окошко
    Стучалась ночью кошка…»
    «С усами… ха-ха-ха!» [1, 152].

    Оценочное название стихотворения, «Друзья от скуки судят / Бока ее и груди, / Ресницы и живот» [1,152], достаточно точно определяет авторскую позицию. Не о возвышенном и возвышающем чувстве любви идет речь, в конце дано явно авторское сниженное описание кавалеров:

    Пять форменных фуражек
    И десять глупых ляжек
    Замкнули Веру в круг [1, 152].

    В стихотворении можно увидеть намек на трагедию красоты классической литературы, существующую здесь в зародыше, поскольку молодые люди воспринимают героиню только в плане представительницы противоположного пола, оценивая ее и выстраиваясь в очередь, меньше всего она их интересует как человек. Откровенная половая заинтересованность низводит самих кавалеров. Исчезает что-то человеческое из мира отношений, и появляются предметы, части тела, люди распадаются на части, а в их описании появляются числительные.

    «Из гимназических воспоминаний»: с физическими мучениями связана служба в церкви: усталость, скука одолевают гимназистов до дурноты: «Кружатся стены, пол и образа, / И грузные слоны сидят на шее» [1, 153]. Но взрослые тоже устают, отвлекаются и думают в церкви не о духовной просветленности. Они здесь всего лишь надзиратели, и все-таки многое ускользает от их бдительного взора. Например, спрятавшиеся за нотами «пожирающие» шоколад маленькие хористы; переглядывание и перемигивание быстрых и лукавых глаз. Ведь церковь – это и место встречи мальчиков и девочек, разделенных гимназическим обучением.

    «Первая любовь» рисует лунную ночь, героя в ожидании свидания, когда «Любовь сжимает сердце в цепких лапах». Воображение томящегося влюбленного создает сладостную картину предстоящего свидания:

    Ты там, как мышь, притихла в тишине?

    Белея и шумя волнами балахона,
    Ты проскользнешь, как бабочка, ко мне.
    В огне…

    И страшное разочарование, когда в саду:

    – дверь поет. Дождался наконец.
    А впрочем, хрип, и кашель, и сморканье,
    И толстых ног чужие очертанья,
    Все говорит, что это твой отец.
    Конец.

    – грубая проза реальной действительности:

    О носорог! Он смотрит на луну,
    Скребет бока, живот и поясницу,
    И, придавив до плача половицу,
    Икотой нарушает тишину [1, 154].

    Имя девушки заставляет вспомнить библейскую историю. Влюбленный Иаков ради своей возлюбленной Рахили служил ее отцу Лавану 7 лет, а после обмана отца, подменившего младшую Рахиль старшей дочерью Лией, еще 7 лет (Быт. 29: 4-30). У поэта атмосферу любовного свидания, любовного томления героя также нарушает отец девушки, и несчастный вынужден удалиться, так и не дождавшись своей возлюбленной. Хотя вряд ли он готов, как библейский Иаков, служить и ждать своей любви 14 лет. В стихотворении звучит озорной, игривый тон, который легко переводит все в шутку.

    Стихотворение «Первая любовь» единственное, имеющее посвящение: А. И. Куприну, с которым Сашу Черного связывала многолетняя дружба, как пишет в своих комментариях А. С. Иванов: «Посвящение Куприну может служить точкой отсчета длительной дружеской привязанности двух писателей»[19].

    Возможно, также личные переживания отразились здесь: «С этим городом у Саши Черного связаны не только разочарования юности, но и первая робкая любовь и первые рифмованные строки, написанные в сладком бреду»[20].

    Чуть позже, в «Виленском ребусе» «Трава на мостовой…», возвращающим к обыденной, повседневной жизни:

    Трава на мостовой,
    И на заборе кошка.

    Свернул «собачью ножку [1, 155].

    На этом фоне искрятся и играют эмоции и чувства влюбленного героя в стихотворении «Виленский ребус».

    Пространство поэтического цикла, соотносимое изначально с Житомиром, выходит за рамки родного городка. Берлинское переиздание в 1922 г. книги «Сатиры» дополнено тремя стихотворениями («Виленский ребус, «На музыкальной репетиции», «Псковская колотовка»), выходящими за пространственные границы Житомира, но продолжающими тему провинциальной жизни.

    Образ возлюбленной в «Виленском ребусе» рисуется в сентиментальной традиции:

    Голос твой, как голубь кроткий,
    Стан твой – тополь на горе,
    И глаза твои – маслины,

    Как … (нажал на все пружин –
    Нет сравнений в словаре!) [1, 156].

    Ненайденное сравнение переводит высокие поэтические отношения в прозаические. Лирический герой оказываемся в мире грубой реальности, где Рахиль имеет жениха, с его точки зрения, не достойного ее:

    Ты и он, – подумай, душка:

    Мотылек и вурдалак.

    Рахиль с ее неземной красотой и деньгами (триста тысяч) достаются мелкому маклеру и пошляку, неспособному понять и оценить то сокровище, которым он станет владеть. Но знание точной суммы приданного бросает тень и на лирического героя. Только ли соблазнительная красота Рахиль привлекает его, ведь не менее соблазнительной может быть сила и власть денег? И все-таки автор сочувствует своему незадачливому герою: первый раз не состоялось свидание, а теперь еще жених появляется, любовь расстроилась, так и не начавшись.

    Завершающие стихотворения, «На музыкальной репетиции» и «Псковская колотовка», возвращают в мир бездуховности и пошлости.

    Театральная жизнь. «На музыкальной репетиции» создает карикатурную зарисовку музыкальной репетиции: дирижер в падучей, флейтист поплевывает в дудку, визжит скрипач, девица-страус наяривает трель на виолончели;

    За фисгармонией унылый господин
    Рычит, гудит и испускает вздох.

    Куда-то вверх полезла в суматохе [1, 157].

    И зритель на репетиции следит не за созданием музыкального шедевра, а пытается реализовать свои матримониальные планы. Так, местный лев оказывается в «колье из драгоценных дев», этому же вторит замечание одной из мам:

    Ах, музыка, искусство из искусств,
    Безумно помогает в смысле брака!..

    В стихотворении «Псковская колотовка» все вульгарное, наглое, хамское воплощено в образе незваной гостьи. Наблюдается явное несовпадение с авторским идеалом женской красоты: «рыбьи кости», завернутые в «нежно-розовую ткань». Визит такой гостьи воспринимается как оскорбление эстетического чувства и человеческого достоинства:

    Вмиг с апломбом плоской утки

    Сплетни, вздор, тупые шутки,
    Водопады клеветы…

    Отсюда горькая обида:

    Ведь Господь, хотя бы в праздник,

    Эх, ты жизнь, скупой лабазник,
    Хам, угрюмый и нагой! [1, 158].

    В итоге тоска и безысходность звучат в конце цикла, но в целом светлая тональность доминирует. Провинциальная жизнь бессобытийна, напомним: «Единственные новости: / Парад и мордобой» [1, 146]. Возможные иные развлечения оказываются недоступны. Светлый праздник превращается в пьянку городского масштаба, посещение театра сводится к физическим мучениям. Провинциальная жизнь скучна, однообразна, но она расцветает с приходом весны, с пробуждением человеческой души. Миру пошлости, бездуховности, грубости противостоит свежесть и яркость человеческих чувств и эмоций. Жизнь провинции лишена исторического, поступательного времени, здесь циклическое, бытовое время. Можно вспомнить хронотоп провинциального города XIX века, выделяемый М. М. Бахтиным: «Такой городок – место циклического бытового времени. Здесь нет событий, а есть только повторяющиеся «бытования». <…> Изо дня в день повторяются те же бытовые действия, те же темы разговоров, те же слова и т. д.»[21]. Но именно это бессобытийное, «густое» время и служит фоном настоящим событиям, проявлению ярких чувств, подлинной страсти.

    Не случайно ведущей темой поэтического цикла становится любовное чувство. Любовь здесь представлена очень разнообразно. Весенняя влюбленность и душевное томление в «Бульварах»; безнадежная влюбленность в «чужую собственность»; трепет и волнения первой любви: «При лампе»; половое влечение и половой акт: «Шкатулка», «Жизнь», «Лошади»; гендерный интерес: «Из гимназических воспоминаний»; страдания и муки первой любви в одноименном стихотворении и «Виленском ребусе»; стремление к созданию семьи: «На музыкальной репетиции».

    – оптимистическое, радостное, шутливое («Бульвары», «На реке», «Священная собственность»): роскошь весны, свежая зелень листвы, наполненные радостью и любовью сердца людей неожиданно перебивается моментом скуки («На славном посту») и негативные эмоции усиливаются в следующих стихотворениях: слегка в стихотворении «При лампе», резко в «Празднике», «Шкатулке провинциального кавалериста», когда сама поэзии превращается в опись (что-то из мира канцелярщины, а не просто прозы). И так соседствуя, тема влюбленности, душевного томления и трепета переплетается внутри цикла с пошлостью, нелепостью, обыденностью провинциальной жизни. Лишь ближе к концу появляется некая легкость, шутливость, игривость. Но нет возвращения тому оптимизму, что звучал вначале. Конец и начало цикла контрастны: самое светлое, наполненной живой жизнью первое стихотворение «Бульвары» и концентрация хамства, пошлости и безысходности в последнем – «Псковская колотовка».

    Авторская ирония охватывает весь цикл в целом, поэзия чувств все время сбивается на прозу, высокие чувства всего лишь весеннее возбуждение, мимолетное увлечение, легкий флирт. Поэт то отстраняется, поднимаясь над миром провинциальной жизни, то приближается к своим героям, оказывается свидетелем их шалостей, сопереживает их чувствам.

    Образ провинции двойственный, неоднозначный. Это связано с личными воспоминаниями и чувствами, поэтому в нем есть близкое, родное, отсюда, возможно, сентиментальное чувство умиления, любования и всепрощения. Как открывает свои воспоминания Дон-Аминадо: «Есть блаженное слово – провинция, есть чудесное слово – уезд. Столицами восторгаются, восхищаются, гордятся. Умиляет душу только провинции»[22]. Поэтому в цикле одновременно присутствует взгляд изнутри, провинция – это свой мир, пусть и в прошлом, но и со стороны, ведь этот мир уже покинут.

    ***

    В эмиграции многое меняется в творческой манере Саши Черного. Как уже отмечалось, на первый план начинает выходить проза, основными темами которой становятся общие для русских писателей в эмиграции в целом – это тема оставленной России, воспоминания о прошлой жизни и эмигрантский быт, неустроенность которого в творчестве писателя преодолевается через иронию и юмор. Возникает чувство тоски по ушедшему, воспоминание рисует картины прошлого в розовых тонах, детство, детали и подробности быта вызывают умиление и грусть, ведь это все безвозвратно потеряно, но осталось дорогим и значимым в чужом мире эмиграции.

    Герой рассказа «Московский случай» (1927)[23], оказавшись в Петербурге, вспоминает с теплотой свой Житомир и сравнение родного города с Петербургом оказывается явно не в пользу северной столицы. Интересно обратить внимание на то, что вспоминает герой рассказа. Это естественная природная красота родного города, которая не идет ни в какое сравнение с официальной торжественностью столицы. Достаточно сопоставить «Нева в гранитном корсете», то есть закованная, лишенная свободы человеком, и сохранившие величие отвесные гранитные скалы реки Тетерев, на которой стоит Житомир и о которой с тоской говорит герой в Петербурге.

    «Иллюстрированном путеводителе по юго-западной железной дороге» П. Андреева дано удивительно живописное описание реки Тетерев, позволим себе привести большой отрывок из его книги: с бульвара «открывается чудный вид на берега Тетерева. Скалистый берег, заросший местами деревьями и кустарниками, круто спускается к реке; противоположный берег идет уступами, среди зелени виднеются белые хаты, а вдали на горе раскинулись поля и чернеет полоса леса. Вообще окрестности Житомира по берегам р. Тетерева отличаются своею живописностью, здесь имеется целый ряд поэтических уголков, которые один лучше другого.

    Река течет в высоких скалистых берегах, представляющих ряд величественных серых утесов, пересеченных вертикальными и горизонтальными трещинами; на уступах зеленеет трава, пестреют цветы; местами дикие утесы замыкают реку и местность походит на какое-то заколдованное ущелье, которое сторожат каменные великаны; река кажется черной в своей узкой и глубокой долине и с рокотом катит говорливые волны. В таких местах спуститься к воде по уступам скал довольно трудно; внизу у самой воды, в мрачном гулком ущелье, каждый звук, каждый шорох усиливается и повторяется эхом. Черные пещеры, произведенные самою природою, кое-где зияют своими отверстиями в каменной стене; их окружают как-бы наваленные друг на друга серые глыбы, а верхушки утесов, увенчанные круглыми мшистыми камнями, напоминают развалины колоссальных сооружений. Подножия утесов и отдельные камни, выглядывающие из воды, гладко отполированы вечно текущей водой, а самая долина реки имеет местами вид глубокого коридора, высеченного в гранитных массах. <…> Но при всем этом природа по берегам р. Тетерева не может быть названа мрачною; напротив, это красивая местность с очаровательными видами не располагает к грусти, не навевает мрачных мыслей и самые серые утесы, как-бы улыбаются, глядясь в прозрачные воды реки. Невдалеке от города, вверх по течению Тетерева, по пути к д. Псыще находится ряд каменных выступов, из которых один, как-бы сложенный из нескольких плит, представляется с реки профилем громадной человеческой головы. Эта скала известна под именем головы Чацкого – известного исторического деятеля на Волыни; и в самом деле очертания этой головы носят на себе все характерные признаки рода Чацких: прямой длинный нос и покатый назад лоб. <…> Вообще, поездка по Тетереву в лодке от Житомира до д. Псыще может доставить истинное наслаждение для любителя природы, и подобные экскурсии составляют одно из постоянных развлечений житомирцев»[24]. После такого описания невольно хочется согласиться с героем рассказа.

    В рассказе «Физика Краевича» действие происходит зимним вечером в женской гимназии: «Начальница Н-ской мариинской гимназии сидела у себя в кабинете и поправляла немецкие тетрадки. Если считать кабинет рамкой, а начальницу гимназии картинкой, то картинка и рамка чрезвычайно подходили друг другу. Блеклые обои, блеклая обивка мягких уютных пуфов и диванов – такое же блеклое, полное лицо начальницы, такая же мягкая уютная фигура, заполнившая кресло» [3, 262].

    Возможно, Саша Черный здесь с теплотой вспоминает Александру Ивановну Роше, мачеху К. К. Роше: «Мать поэта, Надежда Петровна, умерла рано, оставив трех детей сиротами. В 1860 г. отец женился на выпускнице Николаевского сиротинского института Саламатиной Александре Ивановне, которая была главной надзирательницей и преподавательницей немецкого языка в женской гимназии. После смерти отца Константин Константинович не покидал свою мачеху. Сохранились и дошли до нас посвященные ей его теплые стихи»[25].

    По-видимому, не случайно в эмиграции Саша Черный обращается к провинции, вспоминает Житомир. Эти воспоминания создают дорогой образ родины, такой близкий и далекий одновременно.

    ***

    К. Роше, во флигеле Мариинской женской гимназии, в 1898-1900, 1904 годах. Как было сказано на открытии мемориальной доски Евгением Романовичем Тимряевым, руководителем Житомирской областной общественной организации «Русское содружество», членом Национального союза краеведов Украины, к сожалению, не сохранились другие здания, где он жил, в частности в Одессе, Санкт-Петербурге, неизвестно и место его могилы во Франции, потерянной во время второй мировой войны. Мемориальная доска поэту Саше Черному – это единственное место в мире, куда можно ему положить цветы[26].

    Примечания

    [1] Роше К. Поэма души: стихотворения. – СПб.: Электропеч. Я. Кровицкого, 1906. – 162 с.

     

    [2] Иванов А. С. Оскорбленная любовь // Черный Саша. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения 1905-1916. – М., 1996. С. 6-7.

    [3] Ратыня Александр. Певец милосердия. Второе рождение стихов Константина Роше // сайт проза. ру: http: //www.proza.ru/2001/04/19-19

    – С. 20.

    [5] Андреев П. Иллюстрированный путеводитель по юго-западной железной дороге. – Киев: Типогр. С. В. Кульженко, 1898. – С. 292.

    [6] Борис Дубман. История Житомир. Прогулка по Старому бульвару // Журнал Житомира: http: //zhzh.info/publ/4-1-0-5270

    [7] Иванов А. С. Оскорбленная любовь. – С. 7.

    [8] Напомним, что псевдоним «Саша Черный» появится только в Петербурге в 1905 г. А пока Александр Гликберг публикуется в газете за подписью «Сам по себе» и «Мечтатель».

    – СПб, 2001. – С. 374.

    [10] Русский праздник: Праздники и обряды народного земледельческого календаря. – С. 382.

    [11] Житомир - краткая история города // Журнал Житомира: http: //zhzh.info/publ/5-1-0-923.

    [12]Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. – М.: Вагриус, 2006. – С. 27.

    [13] М. Н. Лобановская. См.: Евстигнеева Л. А. Журнал «Сатирикон» и поэты -сатироконцы. – М.: Изд-во «Наука», 1968. – С. 162.

    [15] Иванов А. С. Комментарий // Черный Саша. Собр. соч.: в 5 т. – Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения 1905-1916. – М., 1996. – С. 421.

    [16] Дубман Борис. История Житомира. Прогулка по Старому бульвару // Журнал Житомира: http: //zhzh.info/publ/4-1-0-5270

    [17] Десятярик Дмитрий. Полесское барокко. О литературе, тихом болоте и чертях Житомира. Интервью с Ильей Стронговским // Журнал Житомира: http: //zhzh.info/publ/4-1-0-4749.

    [18] Дубман Борис. История Житомира. Прогулка по Старому бульвару // Журнал Житомира: http: //zhzh.info/publ/4-1-0-5270.

    – Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения 1905-1916. – М., 1996. – С. 422.

    [20] Иванов А. С. Оскорбленная любовь // Черный Саша. Собр. соч.: в 5 т. – Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения 1905-1916. – М., 1996. – С. 20.

    [21] Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М.: Художественная литература, 1975. – С. 396.

    [22] Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. – М.: Вагриус, 2006. – С. 15.

    [23] Первая публикация – Перезвоны. Рига, 1927. Позднее рассказ вошел в сборник «Несерьезные рассказы». – Париж, 1928.

    – Киев: Типогр. С. В. Кульженко, 1898. – С. 304-307. Грамматика исправлена в соответствии с современными нормами языка.

    [25] Ратыня Александр. Певец милосердия. Второе рождение стихов Константина Роше // сайт проза. ру //http: //www.proza.ru/2001/04/19-19.

    [26] Журнал Житомира // http: //zhzh.info/news/2013-11-22-17581.

    Раздел сайта: