1.3. Детские образы в рассказах 1925-1928-х гг.
Особенно ярко в творчестве Саши Черного в эмиграции проявилась детская тема, причем, как в поэзии, так и в прозе. Известна его любовь к детям, умение найти подход к каждому ребенку, искренние переживания за судьбу русских детей в эмиграции и попытки помочь и поддержать русских детей. Но и во «взрослом» творчестве поэта и писателя часто появляются детские образы, становясь как второстепенными, так и главными героями его произведений.
Таков маленький герой рассказа «Берлинское рождество» пятилетний немецкий мальчик. Само произведение написано в форме воспоминаний и тяготеет к жанру рождественского рассказа. Повествование оказывается в обрамлении фактически одной и той же фразы из воспоминаний героя-рассказчика, обозначающей время и место событий: «Было это бесконечно давно: в тысяча девятьсот двадцать втором году» [4, 225] – первая фраза рассказа и: «… в Берлине» [4, 227] – уточняется и дополняется в последнем предложении. Под самим рассказом стоит 1924 год. Время – понятие относительное, и события двухлетней давности кажутся сейчас невероятно далекими. Причина такого восприятия может заключаться, как в прошлом, так и в настоящем героя-рассказчика.
Возможно, на контрасте с настоящим пребыванием в Париже прошлое берлинское житье-бытье видится в светлых красках, поэтому и рождается такой сентиментальный и немного грустный рассказ, ведь праздник и радость остались в прошлом. Для этого рассказа характерна интонация многих других этого периода, повествующих с теплой грустью об оставленной родине и легкой улыбкой об эмигрантских буднях. Именно в 1924-1928 гг. Саша Черный пишет и публикует рассказы, которые позднее войдут в сборник «Несерьезных рассказов», опубликованный в Париже в 1928 году, с их особой мягкой иронией и ностальгией.
Есть что-то невероятное, чудесное в «Берлинском рождестве», не совпадающее с настоящей реальностью. Рассказ удивительным образом передает атмосферу чудесного зимнего праздника. Действие рассказа происходит в рождественскую ночь. Всего три главных героя: сам рассказчик, называемый в тексте «господин Черный», живая белка и пятилетний немецкий мальчик Макс, сын прачки. Рождественский рассказ всегда связан с чудом, которое заключается в сакральном значении праздника. В исследованиях о святочных и рождественских рассказах, отмечается, что ведущим мотивом рождественской повести является мотив милосердия и сочувствия к ребенку [56]. Любой православный человек накануне праздника обязательно старался делать добрые дела, помочь ближним [57].
Кудесником, волшебником оказался господин Черный, который совершил чудо для своих маленьких друзей. Пятилетнему мальчику устроил в небольшой комнате на третьем этаже настоящий праздник со всеми его неотъемлемыми атрибутами: елкой, угощением, нарядами и подарками. Рождественский праздник состоялся, несмотря на то, что «Снег продавали только в лавках – в пакетиках, на улице ни одной снежинки не было».
Лесному зверьку, маленькой белке, выросшей в клетке, подарил частичку ее родины – живую ель. Сумел подарить не просто частичку леса, а «Целый мир, – и какой душистый, темно-зеленый и дремучий! Прижимая белое брюшко к колючей гибкой ветке, она доползла до кисточки с почками, вылущила их и жадно стала обнюхивать каждую хвоинку… Перебралась выше, жмурилась, внюхивалась в незнакомый чудесный запах. Забиралась все выше и выше и уселась, качая гибкую верхушку, под самым потолком в своей любимой позе, как ее рисуют во всех хрестоматиях всего мира. Она наслаждалась своей маленькой зеленой прародиной. Пусть она ничего о ней не знала, но, быть может, в этот тихий час все лесные голоса, шорохи и шелесты, укачивавшие ее предков, проснулись в ней…» [4, 225].
Если для белки появление елки полная неожиданность, ей чужды и не понятны человеческие праздники, то пятилетний Макс тщательно подготовился к празднику: «Башмачки блестели, словно большие лакированные жуки, из пиджачка торчал углом небесный платочек, от светлых расчесанных волосков цвета гогель-могеля исходил терпкий помадный чад» [4, 225]. Он настроен на развлечения, веселье, подарки и даже чудо: «И глаза у него были праздничные: сияющие, беспечные, доверчивые – настоящие детские глаза».
Само праздничное оформление предельно просто. И елка выбрана «подешевле», ее единственным украшением, когда уснет белка, станут зажженные свечи. Но именно первозданная и естественная красота ели, не спрятанная, не сокрытая игрушками и мишурой, передает и сохраняет дух живого дерева, с одной стороны, атрибута и символа христианского праздника, а с другой – частички живого леса, принесенного в комнату.
Господин Черный приготовил нехитрое угощение для своих гостей: «Под елкой стояла тарелка с орехами, на блюдце – мандарин, на подносе – каштаны. Все для белки»; какао и булка с гусиным салом – для мальчика, но «Макс вымазался до ушей и сияет…» [4, 226]. В подарок мальчику можно выбрать любые разноцветные марки, но сколько удовольствия доставляет наблюдать, как ест белка, что даже марки забыты.
Трогательные и нежные отношения связывают рассказчика с его двумя маленькими друзьями. Доверчивость зверька и наивность ребенка предполагают абсолютную уверенность в своем взрослом друге, за что они и платят ему своей привязанностью и любовью. Вот усталая белка засыпает в ладонях человека, а праздник продолжается: зажжены свечи, приготовлено угощение, подарены подарки. Минуты абсолютного счастья: «мы оба счастливы и хохочем» [4, 226]. Тихонько звучит украинская колыбельная песня под мандолину. Незнакомая песня на чужом языке ребенку кажется рождественским гимном. Взрослому удается создать маленький замкнутый мирок, островок тепла и уюта, отвоеванный у холодного мира за окном, тоски и одиночества. Правда, ненадолго в него врывается другая жизнь: семейство соседей со своими гостями. Появляется веселая пьяная компания беззаботная и благополучная, мало совпадающая с жизнью героев рассказа, русского эмигранта и сына прачки. Не случайно вырывается вздох облегчения у героя после их ухода: «Уф! Ушли…». Но и мальчик устал: «У Макса слипаются глаза, - перед ним давно уже две елки…», да и праздник подошел к концу: «Звезды сияют, но свечи уже догорели» [4, 227].
Если обратиться к начальной и последней фразам рассказа, можно увидеть аналогию с построением стихотворного рондо, когда в конце повторяются, как рефрен, начальные строки. Нельзя забывать о том, что Саша Черный прежде всего поэт. Такой прием композиционного кольца замыкает в единое целое длящийся сюжет рассказа: «возвращение в его конце к началу заставляет все сказанное переосмыслить и воспринять в целостности и единстве» [58]. Происходит осознание ценности маленького эпизода из прошлой жизни. Это определяет развитие и смену эмоций, настроений главных героев, которое передается и читателю через слово рассказчика: удивление и радость, нежность и умиление. Весь рассказ пронизывают традиционно сентиментальные чувства, но в то же время иногда проскальзывает печаль в брошенных фразах про немецких соседей, куцее пальто мальчика, его возвращение домой в «огромный дом-улей, набитый прачками, вагоновожатыми и маленькими Максами» [4, 227]. Так, в тональности рассказа появляется щемящая нотка грусти о рождественском чуде, произошедшем в Берлине в 1922 году.
Изживший, казалось бы, себя жанр рождественского рассказ, вследствие трафаретности и литературного штампа вызывающий пародии на рубеже 19-20 веков, оказался снова востребован. Исследователи отмечают вернувшийся интерес к жанру святочного рассказа, можно добавить и рождественского, в литературе первой волны эмиграции: «В этой среде авторы могли и не выдумывать сентиментальные сюжеты, поскольку они сталкивались с ними в каждодневной жизни. Кроме того, сама установка эмиграции первой волны на прошлое, на воспоминания, на культ домашнего очага. В «святочных» изданиях эмиграции эта традиция поддерживалась также интересом к этнографии, русскому быту, русской истории» [59].
«Мой роман», в котором в шутливой форме описано свидание с маленькой трехлетней девочкой. Совпадают многие детали рождественского праздника: нехитрое угощение для ребенка, подарки, игра на мандоле, атмосфера радости общения, доверчивость детей, замкнутость маленького мирка и изолированность героев. За всем этим искренняя любовь, забота, привязанность к маленькому человечку. Зная любовь Саши Черного к детям и его умение находить с ними общий язык, можно предположить, что и у пятилетнего Макса и трехлетней Лизы были реальные прототипы, те дети, о которых говорили в своих воспоминаниях о Саше Черного его современники.
Выделяется ряд рассказов, главными героями которых являются дети, и в сборнике «Несерьезные рассказы»: «Самое страшное», «Патентованная краска», «Купальщики», «Буйабес». В своей рецензии А. Куприн замечает: «Как всегда, А. Черный особенно охотно и любовно пишет о детях и солдатах. В этой сфере он свой, здесь он и товарищ, и зачинщик, и выдумщик, и рассказчик - импровизатор, и тонкий, любящий наблюдатель. Навсегда запомнится его гимназист-приготовишка, попавший вслед за мячом во двор женской гимназии и готовый мужественно, как куперовский Ирокез, перенести все истязания. Не забудешь и консьержкина кота, выкрашенного в анилиновую лиловую краску, и самодельный буйабез» [60].
«Самое страшное». Лишь по расположению рассказа внутри сборника можно предположить, что герой находится в эмиграции, так как о настоящем практически не сказано ни слова.
Главным героем рассказа, написанного в форме воспоминаний, является маленький приготовишка, автобиографический образ, проходящий через все творчество Саши Черного. Даже его описание из одного стихотворения переходит в другое, из поэзии – в прозу, совпадая в деталях. Так описан приготовишка в настоящем рассказе: «глаза черносливками, лицо серьезное, словно у обиженной девочки, мундирчик, как на карлике, морщится…» [4, 160]. Но можно вспомнить приготовишку из «Детского острова», из цикла «Провинция» или рассказа «Невероятная история». В. А. Добровольский в биографическом очерке о Саше Черном отмечает: «Примечательно, что память сердца чаще всего высвечивала фигуру "приготовишки" – ученика приготовительного класса гимназии. С редкостной симпатией и юмором Саша Черный обрисовывает это по-смешному надутое создание, гордое своими школьными познаниями и гимназической формой. Ему люб этот стриженый человечек, в котором нетрудно узнать самого Сашу, когда он был маленьким. Автор этого и не скрывает, дав собственный портрет той поры» [61]. Каждый раз звучит особая теплая интонация, образ маленького ученого человечка окрашен доброй улыбкой. Несмотря на малый возраст, смешную, нелепую внешность, он имеет задиристый и отважный характер, неизменный участник игр больших ребят.
Современные исследователи считают, что в образе приготовишки воплотились многие черты идеала Саши Черного. А. В. Коротких в своей статье отмечает главные черты любимого образа писателя: Доверие к людям, способность не помнить зла – эти качества произрастают из глубины души «приготовишки», это естественные качества, присущие ребенку. Именно таким, доверчивым, легко переключающимся с горя на радость, человек приходит в мир. Взрослый утрачивает со временем эти качества, он становится подозрительным, долго переживает обиды, он способен обманывать других, а потому не может им верить. «Приготовишка» же чист душой и поэтому в других людях видит только хорошее» [62].
Еще одно важное качество приготовишки – мужество [63]. Вот о таком детском мужестве, готовности броситься в огонь и в воду (в данном случае соседний сад) и повествует история Саши Черного. Страшное может быть разным. Герой рассказа сразу обозначает необычность своей истории. Воспоминание вызывает сложные и противоречивые чувства: страх и улыбку одновременно. Для взрослого человека собственный страх и стыд ребенка вызывает сейчас улыбку, но и в настоящем заставляют замирать сердце: «Однако до сих пор, - а уж не такой я и трус, – чуть вспомню, – по спине ртутная змейка побежит» [4, 159].
навсегда отделившая рассказчика от своей родины. Главный герой присутствует как бы в двух ипостасях: как взрослый человек, в эмиграции вспоминающий себя ребенком, отсюда и комментарий, оценка произошедших в прошлом событий и собственной личности. Во-вторых, как главный герой мальчик – гимназист, приготовишка. По-толстовски удается передать те самые первые чувства и ощущения, охватившие ребенка, и пережить их вновь. Увидеть и почувствовать себя снова восьмилетнем мальчиком, ощутить тот страх и стыд, который пришлось испытать когда-то и который теперь испытывает уже взрослой человек.
Случайное попадание мяча через забор на территорию сада гимназии для девочек демонстрирует героическое поведение мальчика в данной ситуации. Хотя с иронией звучат слова рассказчика: «Приготовишки очень ведь к героическим поступкам склонны, во сне на тигра один на один с перочинным ножом ходят» [4, 160], но они не отменяет решительности маленького человека.
Разделенный по гендерному принципу мир противоположного пола кажется таинственным и загадочным. Маленький приготовишка, оказавшийся по другую сторону забора, на территории женской гимназии, пережил самое страшное в своей жизни – встречу с девочками в зимнем саду. Мальчик оказался в смешной, нелепой ситуации, эта неловкость, стыд, обида и вызвали невероятный страх. От страха все девочки слились в одну пеструю ленту, их уже не несколько человек, а «миллионы»: «Справа девочки, слева девочки, сзади девочки… Тысячи девочек, миллионы девочек… Маленькие, средние, большие, самые большие» [4, 161]. Смех девчонок задевает больнее, чем кулаки в мальчишеских драках. Но приготовишка ведет себя по-геройски: «Стою я пунцовый. И со страху в ярость приходить начинаю. Мускулы под шинелью натянул. Как сталь! Что ж, думаю…погибать так с треском! Сто девочек на левую руку, сто на правую! Брыкаться-кусаться буду… И не выдержал, в позу стал и головой слегка вперед боднул» [4, 161]. Невольно возникает комически образ маленького былинного богатыря.
Несомненно, маленький, пухлый, круглый мальчик, «Колобок», как зовут его друзья, глупый страх его (не в клетку же к тиграм все-таки попал), тем более воинственный вид вызвали улыбку и смех девочек. Но чувства самого ребенка сравнимы с настоящими пытками, неслучайно он использует сравнения, отражающие настоящие муки: как мышь в мышеловке, мученик на костре, в плену у дикарей, загнанный олень, попал в осиное гнездо, в осаду. Ожидает от девочек мучений, но, скорее забавных и неприятных, чем опасных: «Может быть, они меня подбрасывать станут? Или защекочут, как русалки? Каждая в отдельности ничего, но когда их тысячи, – мышей, например, – что они с епископом Гаттоном сделали?» Литературные ассоциации только усиливают ощущение опасности, но девочки ведут себя по отношению к маленькому гимназистику совсем не агрессивно: «Одна постарше наклонилась, фуражку мою подняла, боком на меня надела. Другая со щеки у меня снежок смахнула. Третья по голове погладила…» [4, 161], хотя для него они страшнее тигра во сне, акулы в море или крысы в погребе. Девчонки всего лишь посмеиваются над ним, дергая за еловую лапу, осыпают снегом, да на нос нацеливаются. До ощущения ада доводит именно девичий смех.
Спасением становится появление классной дамы, при которой недавние мучительницы сразу становятся «ангелами, божьими коровками». Ее мягкость к маленькому приготовишке и строгость к его «обидчикам» поддерживают и помогают мальчику пережить боль от обиды и стыда: «Руку на плечо положила. Сразу мне легче стало…» [4, 163].
не смотря ни на какие уговоры и не давая никаких объяснений. Старшая сестра приносит с елки «целый ворох игрушек» и извинения от девочек, принять которые пока духу не хватает: «А я головой в подушку зарылся и в ответ только голой пяткой брыкнул» [4, 163].
Заметим, что если в начале рассказа была обозначена ситуация воспоминаний и достаточно четко разведены два героя: взрослый и ребенок, то в ходе повествования точка зрения взрослого уходит все дальше на задний план, уступая место восьмилетнем мальчику. Именно на его переживаниях и чувствах заканчивается рассказ, а не возвращается в настоящий момент, к взрослому состоянию. Герой рассказ намеренно остался в прошлом, в России, в своих воспоминаниях, в мире детства, ребенком.
Важно отметить расположение рассказов внутри сборника. Если рассказ «Самое страшное» находится практически в самом начале, он третий, то следующие рассказы «Патентованная краска», «Купальщики», «Буйабес» расположены во второй половине книги. Внутри самого сборника происходит смена тональности: преодолевается тоска и грусть по оставленной родине, все больше места занимают реалии не прошлого, а настоящего, которые видятся в ироническом и юмористическом свете.
Взаимоотношения автора со своими героями в последующих рассказах несколько иное. Теперь автор смотрит на них со стороны и, как часто это у Саши Черного, любуется ими, забавляется и смеется вместе с ними. Для них характерна, с одной стороны, авторская вненаходимость, с другой – авторское присутствие внутри детского мира. Мы все время чувствует авторское отношение к своим маленьким героям, его сочувствие и любовь, улыбку и смех над детскими забавами и проказами.
Рассказ «Патентованная краска» возвращает в Париж и проблемам русских детей, так волновавших писателя в эмиграции: к одиночеству и тоске шестилетнего ребенка. В центре – забавное происшествие, случившееся с маленьким ребенком.
один в гостиничном номере и скучает от одиночества, как любой ребенок, он не способен спокойно сидеть на одном месте без дела: «Дима открывал и закрывал краны с холодной и горячей водой, выдвигал и задвигал ящики комода – понюхал завалявшийся в комоде колбасный хвостик… Неинтересно. Нажал кнопку звонка у дверей. Раз приделана, значит, надо нажать. Но пришла горничная и сказала, что если он еще раз позвонит, то придет пожарный солдат и откусит Диме нос. Странные пожарные в Париже» [4, 185]. Благодаря такому сочетанию повествовательных пластов, мы слышим голос самого малыша, понимаем каждое движение его души.
Увиденное за окном кажется удивительно интересным, ведь «Стали в кружок люди, на цыпочки подымаются, друг другу через плечо куда-то заглядывают, а из середины звонкий голос, веселый такой, что-то рассказывает». Мальчик весь в движении: с лестницы «леопардовыми прыжками», на улице сразу пробрался в первые ряды, несмотря на толпу, окружившую продавца. Столько завораживающе-привлекательного для шестилетнего мальчугана: веселый звонкий голос продавца, сам продавец – плотный румяный разноцветный бульон краски и едко пахнет. Что-то волшебное, магическое видится в действии продавца: «И все говорил, говорил, говорил, точно его завели на целые сутки, - губами, руками, ногами… Даже чуб помогал, прыгал в такт словами и поддакивал: да, да, да!» [4, 186]. Неведомая сила руководит мальчиком: «вдруг одна его рука вытащила из кармана франк, а другая дернула болтающего человека за пальто (иногда ведь руки действуют раньше головы). А язык робко и почтительно» попросил пакетик с краской. Настолько заворожили мальчика слова и действия продавца, что неожиданно для себя он становится обладателем пакетика с лиловой краской.
– покрасить тетину вязаную салфетку, старенькую, всю в рыжих пятнах. Дима делает все по инструкции, очень аккуратно, старясь ничем не выдать себя. Выкрашенная салфетка получилась удачно, почти произведение искусства: «фиалковый коврик». А рядом с мальчиком белый пушистый отельный кот, откликнувшийся на ласку и доброту ребенка и зашедший к нему в гости. Причем, он не менее любопытное создание: «Носом кислый воздух потянул и вдруг, не успел мальчик ахнуть, прыгнул кот на салфетку, перевернулся на спину и давай валяться и урчать. У котов всякие ведь фантазии бывают…» [4, 187]. Если вначале поведение кота забавляло и веселило, то его последствия пугают Диму: «лиловый кот! Вся спина, как темно-сиреневый куст… Да ведь теперь весь отель сбежится, что будет?! Ведь тетя же просила, чтобы он, не дай Бог, чего не натворил». Интересная оговорка ребенка, стремящегося снять с себя вину и ответственность за случившееся: «Разве же это он натворил? Это кот натворил» [4, 187]. Эксперимент с краской приводит к неожиданным последствиям. Кот, радовавший до этого своими проказами, превратившийся в лиловую зебру, пугает теперь мальчика возможными последствиями. Подкинутый в открытую дверь другому жильцу кот и находчивый ответ ребенка спасают от наказания.
Следующий рассказ «Купальщики» состоит из трех небольших новелл: «Мул», «Молодая собака», «Мальчик с селезнем» гармоничное состояние, радостное настроение, как природы, так и человека. Доминируют светлые краски: залитый солнцем морской берег, желтый песок, голубое небо, белое облако, светло-зеленое море. На страницы рассказа врывается свежий ветер, запах моря и сосны, искренний и заразительный смех детей. Проблемы обустройства, поиска своего места в новом мире и т. п. сменяются небольшими зарисовками с натуры. И позиция писателя здесь предельно ясна: он с улыбкой, любуясь, смотрит на своих героев, получая от увиденных, точнее, созданных им картин не меньшее удовольствие, чем его герои от купания в море.
Вместе с детьми появляются еще одни из любимых героев Саши Черного – животные. Так, в первой части купанием в море наслаждается мул, боится и не любит воды маленькая собачка Хэпи – во втором, и мальчик пытается спасти от засухи селезня – в третьей. В повествовательную ткань рассказа входит восприятие, сознание и даже речь животных. Так, изнывает от духоты и нервничает от нетерпения мул в конюшне: «Купаться так купаться… Чего зря томить? В спину пыль въелась, а почесать нечем…»; или скулит, отвечая на зов детей, Хэпи, не желающий купаться: «Пожалуйста… Умоляю вас… Подойдите лучше вы ко мне! Я оближу ваши руки и пятки, перевернусь через голову два или еще два раза… Отнесу в зубах ваши купальные костюмы, хотя соленая вода так противна… только не зовите меня к себе…» [4, 203]. А позже мокрый и обиженный лает на море: «Ты зеленая лужа! Гадость, гадость, гадость» [4, 204].
Это совсем не удивительно для детского творчества писателя. Напомним, что именно в эмиграции Саша Черный много пишет для детей. В 1927 г. был опубликован «Дневник фокса Микки», о чудесном и замечательном Микки, «первой собаке, умеющей писать». Целое произведение написано в форме дневника, который ведет маленькая собачка, научившаяся вслед за своей хозяйкой, девочкой Зиной, читать и писать. В «Купальщиках» происходит совмещение нескольких точек зрения. Автор занимает здесь позицию стороннего наблюдателя, который, с одной стороны, фиксирует увиденное, а, с другой – умеет влезь в сознание живого существа. Это создает особое настроение: умиления и радости, озорства и игры, беззаботности и умиротворения, что выделяет рассказ в сборнике, посвященном в основном жизненным неурядицам и проблемам, пусть и подчеркивающем комическую сторону.
Завершает «детскую» тему, радости, игр, забав рассказ «Буйабес»«Зато у нас есть «буйабес»!» [4, 206] завораживает детей. Даже разочарование оттого, что это всего лишь рыбная похлебка быстро проходит, наоборот, все загораются одним желанием: узнать секрет настоящего буйабеса и приготовить его самим. Новое блюдо готовится так «вкусно», что не вызывает никаких сомнений в кулинарном таланте детей. Неважно, что вместо кастрюли использовали найденное старое ведро, зато наполняли его от души полувычищенной рыбой, с которой никак не желала счищаться чешуя, а хвосты и головы отрезались в зависимости от пристрастия ребенка, да и с кишками вышла накладка: некому было вычищать, «Так рыба с кишками в ведро и полетела. А у ракушек и кишок, слава Богу, нет, сполоснули и в воду…» [4, 208]. Не забыли про шафран (пять пакетиков: «по полпакетика на детскую порцию и по пакетику на родителей и дядю Петю»), а соль и перец добавлялись каждым, чья очередь выпадала сторожить ведро. Но радость и гордость, с которыми дети несут свой кулинарный шедевр, чтобы угостить взрослых, компенсирует все его недостатки. Надо отдать должное и взрослым, сумевшим оценить кулинарное творчество детей.
Н. В. Францова в статье «”Детские острова” А. П. Чехова и Саши Черного» сравнивая мир детства у Чехова и Саши Черного, отмечает: «В отличие от мира чеховских героев, взрослые герои Саши Черного не потеряли своей детскости, поэтому они могут понимать своих детей, беречь их, вслушиваться в их мир или как минимум не мешать постижению ребенком большой жизни. Взрослые-родители эмигранты через своих детей как бы возвращаются в свое дважды навсегда утраченное детство, возвращаются через своих детей – вспоминая и воссоздавая в них то, что дорого сердцу» [64].
Детский мир Саши Черного всегда благополучен, несмотря на «самые страшные» события в жизни ребенка, все конфликты разрешимы. Возможно, это объясняется временной дистанцией между взрослым в настоящем и ребенком в прошлом. Не ностальгией по собственному радостному и благополучному детству – это не в случае с Сашей Черным – скорее, стремлением создать идилличный мир детства вопреки собственному, а также на контрасте с миром взрослых проблем, не всегда разрешимых, подчас остро драматичных.
Примечания
[56] Душечкина Е., Баран Х. «Настали вечера народного веселья…» // Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы. – СПб: Худ. лит., 1993. – С. 18.
– М.: Дрофа-Плюс, 2005. – С. 10.
[58] Баевский В. С. История русской поэзии: 1730-1980 гг.: Компендиум. – Смоленск: Русич, 1994. – С. 62.
[59] Душечкина Е., Баран Х. «Настали вечера народного веселья…»// Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы. – СПб: Худ. лит., 1993. – С. 30.
[60] Куприн А. И. А. Черный. Несерьезные рассказы. Париж, 1928 // Куприн А. И. Собр. соч. В 9-ти т. / Под общ. ред. Н. Н. Акоповой и др. – Т. 9. Воспоминания, статьи, рецензии, заметки. Сост., подготовка текста и примеч. Ф. Кулешова. – М.: Худож. лит., 1973. – С. 175.
[61] Добровольский В. А. Воспоминания о Саше Черном // Русский глобус: Литературно-художественный журнал. – Июль. – 2002. – №5 // http: //www.russian-globe.com/N5/SChernyMem.htm#Mem2.
«приготовишки» в юмористической прозе Саши Черного // Филологический журнал: Межвузовский сб. науч. тр. / Сост. Г. Д. Ушакова. – Южно-Сахалинск: СахГУ, 2000. – Вып. 9. – С. 114.
[63] На этот образ невольно накладывается слова Людмилы Сергеевны Врангель о Саше Черном: «Общительный, отзывчивый Саша Черный был всегда там, где нужна была помощь». – Врангель Л. Ла-Фавьер // Возрождение. – Париж. 1954. – № 34. – С. 151.
«Детские острова» А. П. Чехова и Саши Черного // Пушкинские чтения – 2007. Малая проза: жанры, авторы, стили. Материалы XII научной конференции. – СПб: ЛГУ им. А. С. Пушкина, 2007. – С. 86.