(Константин Роше и Саша Черный)
В середине 1890-х годов Константина Роше постигла тяжелая и невосполнимая утрата – смерть любимого приемного сына Сергия, который, по-видимому, являлся обладателем небывалых даров духовных, поскольку вдохновил Роше на создание многих лучших стихов. Бог весть, возможно это и был тот самый духовный наследник, которого так ждал поэт, чтобы передать из рук в руки, от сердца к сердцу унаследованные им самим сокровища поэзии «серебряного века». Но любимый ученик и приемный сын Сергий умер, потому что на Земле ослабевала любовь, и зачарованный мир, отвергая тихие легкие песни ее, уже безрассудно призывал в угоду себе иных певцов, пусть даже искренних и талантливых, но, увы, слишком часто оставляемых благодатью…
И Роше остается один. Он ищет утешения в еще более активной благотворительной и филантропической деятельности, потому что, спеша от одного доброго дела к другому, ему легче было удерживать в подчинении невыносимую скорбь утраты, которую во всей глубине ни с кем из людей он не мог разделить. Словно в лице приемного своего сына оплакивал Константин Роше всю Православную русскую духовную традицию, которую, казалось, некому было передать, потому что способные воспринять или умирали, или убиты были, а духовные очи тех, кто приходил им на смену, оказывались помрачены отражениями кривых зеркал мятежной современности. И, тем не менее, наследие, хранимое поэтом, должно было быть передано через века, и оно все–таки было передано детям отдаленного грядущего, пусть не в полной мере и, порою, даже неявно и вопреки желанию новых поколений, пришедших на смену современникам Константина Роше. Но и на этой стезе ждали поэта вереницы скорбей, горьких разочарований и трагических подмен – ему во страдание, а, иным – во спасение…
…Случайно прочитав в одной из крупнейших газет того времени «Сын Отечества» от 8 сентября 1898 года статью начинающего журналиста Александра Яблонского о «горестной участи несчастного юноши, брошенного семьей» (а на самом деле – бежавшего от родителей – А. Р.), Роше принимает «изгнанника» в свой житомирский дом. И вместо безвременно ушедшего приемного сына Сергия в жизнь Константина Роше, по попущению Божьему, приходит другой воспитанник – носитель духа нового, революционного века, в котором Роше тщетно стремился найти своего преемника. Это был… Александр Гликберг, тот самый, что вскоре станет известен в литературе под псевдонимом «Саша Черный».
В краткой биографии Александра читаем: « Александр Михайлович Гликберг появился на свет 1/14 октября 1880 года в Одессе, в семье провизора. В девять лет был крещен, а в пятнадцать, по примеру старшего брата, бежал из дому от «тяжелого родительского гнета». Тетка – сестра отца – отвезла его в Санкт-Петербург, где он, в качестве пансионера, продолжал учебу в гимназии, но когда его за «двойку по алгебре» исключили из гимназии, он, фактически, остался без средств к существованию. Отец и мать перестали отвечать на письма блудного сына с мольбой о помощи…»
Трудно сказать, что стало бы с Александром Гликбергом, если бы Роше в это критическое для юноши время не дал ему приют, не поддержал теплым и ласковым отеческим словом, не преподал бы озлобившемуся юному волчонку уроки добра, честности и чести. Трудно представить, в какие еще темные глубины мог упасть Александр Гликберг, если бы в его судьбе не принял участие Константин Роше. Но можно с уверенностью сказать также и о том, что новый воспитанник сыграл в судьбе Константина Роше неутешительную роль, и обратно: соприкосновение судеб Роше и Гликберга было спасительным для последнего. Но не соприкоснуться эти судьбы, по-видимому, уже не могли, как не мог век двадцатый не пройти по земле на смену своему старшему непонятому смиренномудрому брату.
Юноша Александр Гликберг обладал несомненным литературным
дарованием, и это, по – видимому, сыграло решающую роль в его судьбе – ведь Роше все еще надеялся, что найдет преемника и сумеет передать воспитаннику ту заветную тайну наследования поэзии серебряного века, которой он обладал как поэт и христианин. И, надо полагать, именно от Роше получил Гликберг первое посвящение в поэзию. Но, самое главное, беззаветный и «неисправимый» филантроп Константин Роше, терпеливо перенося ироничные обвинения в «провинциальном Дон–Кихотстве», сумел, как свидетельствуют биографы, «преподать юному воспитаннику понятия о долге и чести, которые в прагматическом 20-м веке выглядели старомодными». А ученик – воспринял лишь столько, сколько смог…
Сначала все складывалось почти благополучно, и Житомир стал для Александра Гликберга словно второй родиной. Константин Роше терпеливо пытался приобщить нового воспитанника к делам благотворительности, даже брал с собой в Поволжье для помощи голодающим беднякам. Так, в газете «Волынь» за 30 мая 1899 года среди участников поездки на Волгу вместе с К. К. Роше упоминается и « ученик 6 класса Гликберг». Но… Александр Гликберг был почему-то разочарован благотворительной деятельностью своего наставника и скептически к ней относился, что и немудрено для иронического юного ума, задачей своей ставившего (по крайней мере, в те годы) поиск и высмеивание несовершенств во всем, но не обременяющего себя тем, чтобы и в несовершенном увидеть Божественный Промысел, и, следуя Промыслу, стать орудием Божиим в исправлении временных земных несовершенств и изъянов.
Таков был склад ума юного Гликберга, и сообразно с этим, устраивалась и его судьба. Из биографии читаем: «Отслужив 2 года в 18 Вологодском пехотном полку в качестве вольноопределяющегося, Гликберг начинает сотрудничать в газете «Волынский вестник», открывшейся 1 июня 1904 года. Однако, вести здесь фельетон ему довелось недолго: всего через два месяца газета прекратила свое существование…
Обуреваемый честолюбивыми мечтами, Александр Гликберг решает перебраться в Санкт-Петербург. На первых порах его приютили родственники Роше (К. И. Диксон, племянник К. К. Роше), Вскоре, в 1906 году, в Санкт-Петербурге вышла и первая его книжка «Разные мотивы» под собственной фамилией автора: А. М. Гликберг. В том же году и в той же типографии «Электропечатня» П. Кровицкого на Разъезжей, № 6 была набрана книга стихов К. К. Роше «Поэма души». Отсутствие сведений об издательстве позволяет думать, что обе книги изданы на средства К. К. Роше. «Разные мотивы» А. М. Гликберга и «Поэма души» К. К. Роше прошли незаметно. Изданы они были в «дни свободы», бесцензурно, и откликов на них в печати не обнаружено (по другим сведениям, тираж книги «Разные мотивы» был арестован, и по этой причине никаких отзывов в печати о нем не последовало – А. Р.).
К. И. Диксон был редактором сатирического журнала «Молот», а издателем журнала - его жена. В доме Диксонов нашел молодой поэт не только приют, но и внимание к своим ироническим произведениям. Однако, участие его в работе журнала, в частности, публикация тихотворения «Словесность» сыграло не последнюю роль в закрытии «Молота», уже на 2-м номере…»
Поразительно, но в одном единственном сатирическом стихотворении «Словесность» Александр Гликберг, с явным упоением, умудрился употребить столько бранных и площадных слов, сколько не отыщешь и во всех стихах его недавнего наставника. Константин Роше тоже писал сатирические стихи («После бала», «Современная добродетель» и другие). Но в своей сатире он был полон надеждой на исправление, прежде всего, самого человека, доверительно обращаясь к тому, что в душе читателя хранится свято и сокровенно (см., например, его стихотворение «Сестре», где Роше пророчески предупреждает про «могущество и мрак холодного разврата», которые выйдут на землю из кипящего «моря зла», подобно апокалиптическому зверю – мы все это уже воочию видели и видим):
СЕСТРЕ
«Злобою сердце питаться устало:
Много в ней правды, да радости мало»!
Некрасов
Когда измученный недугом, утомленный,
Борьбой за жизнь, ожесточенный
Утратой светлых грез, надежд и упований,
Потоком желчных слов и пламенных речей
Клеймлю позорные деяния людей,
Лишенных чести, совести и веры,
И привожу ужасные примеры,
Их гнусных и жестоких дел;
Когда я говорю про тягостный удел
Рабов высоких убеждений,
Тех, что соблазны наслаждений,
Наживы темной, грабежа,
Не совратят на ложный путь,
Которых режет без ножа,
Которым не дает вздохнуть
Шабаш разнузданных и подлых вожделений;
Когда, под тяжестью мучительных сомнений,
Я говорю, что море зла кипит
И на земле, в грядущем, водворит
Могущество и мрак холодного разврата, –
Поверь мне, что в душе измученной моей
Не ненависть звучит, что я люблю людей,
Поверь, и не суди озлобленного брата!
И так сурово их клеймлю,
То потому, что я о них тоскую,
Что их мучительно жалею и люблю.
Они – венец великого творенья,
В них луч бессмертия горит,
Они – Творца подобье, отраженье,-
Зачем же зло над ними так царит?
Зачем они преступно погасили
В сердцах предвечный свет божественной любви,
Зачем же совесть потопили
В пучине злобы и крови?
. . .
И если б смерть моя, иль тяжкие страданья,
Могли зажечь в сердцах людей любовь,
Я отдал-бы, поверь, без дум, без колебанья,
Им все: и жизнь мою, и кровь.
У Александра Гликберга – все по-иному… Будучи, несомненно, наблюдателен и талантлив, он (хочется надеяться, что неосознанно, невольно, вследствие неведения духовного) ищет темные стороны в душе человека и обращается к ним. Это проявляется, увы, не только в «Словесности», подстрекательство которой еще выглядит довольно безобидно, по сравнению со встречающейся в его «литературе» клеветой на св. праведного Иоанна Кронштадтского, насмешками над прославлением Серафима Саровского, пренебрежительными высказываниями о святом царственном страстотерпце Николае Втором и о высших чинах государства Российского, нелепым злорадством по поводу убийства в Москве великого князя Сергея Александровича и т. п..
Какие же силы принуждали «свободолюбивого» Александра Гликберга столь неприязненно относиться ко всему тому, что составляло и ныне составляет неувядаемую славу России? Ответ очевиден: это были силы богоборческие, пленившие миллионы российских людей своими тлетворными идеалами, и принесшие нашей стране неисчислимые бедствия и страдания. Но среди этих обманутых – одни лишь бездумно повторяли и приводили в исполнение то, что видели, слышали и читали в тогдашних средствах массовой информации, другие же, наделенные творческим талантом, становились одновременно и выразителями и создателями «общественного мнения». Ответственность последних за содеянное и сказанное значительно выше, и Гликберг, несомненно принадлежал к их числу…
Почему же обладатель столь высокого поэтического дарования Александр Гликберг потратил его почти весь без остатка на служение капризному духу века сего? Ответ очевиден: из – за своего нежелания жить в мире с Церковью Христовой. И лишь в немногих произведениях (их по пальцам можно пересчитать) Богом данный талант Саши Черного проявился с полною силой, так что они даже вошли в хрестоматии по христианской поэзии. Пусть же хотя бы эти несколько чудесных жемчужин, слабо мерцающих под спудами иронических копыт, послужат ему в оправдание и добрым людям во утешение…
Конечно же, на всю жизнь и творчество Александра Гликберга наложили неизгладимый отпечаток и трудное детство, прошедшее в шумном портовом городе среди неустроенного быта, и постоянные разъезды отца, истерики матери, позднее крещение и недостаток христианского воспитания в раннем детстве, когда в чуткую нежную душу ребенка, радостно открытую для всего святого, должны были быть посеяны мудрыми наставниками первые семена Закона Божия. Но таких наставников в раннем детстве у Александра Гликберга не нашлось, и к Константину Роше он попал слишком поздно, когда уже давали себя знать плоды первых «уроков жизни», полученных мальчиком в шумной суете одесских улиц и дворов, среди грубоватого юмора интернационального, видавшего виды портового города.
«Словесность» сыграло немаловажную роль в судьбе Константина Роше и Александра Гликберга, и потому рассмотрим его несколько подробнее.
Высмеивая в «Словесности» «несправедливого» и невоспитанного унтер-офицера, Гликберг выражает протест уже не столько против насилия человека над человеком, но (хочется надеяться, что опять-таки, неосознанно, невольно) бросает тень на честь офицера и солдата, при этом забывая (или, по молодости своей, еще не зная), что вся система отношений в армии православного государства, регулируемая уставом и законами, служит, в первую очередь, именно для защиты законной, дарованной Богом свободы человека и для сдерживания дремлющих в обществе, но соразмерно со степенью нераскаянности и богоотступничества общественного сознания, пробуждающихся и всевозрастающих богоборческих начал, как стихийных, так и тиранически-страстно гордых.
Стихотворение «Словесность», таким образом, пусть неявно, но содействовало подрыву авторитета Российского государства и армии, что, конечно же, не могло остаться незамеченным цензурой. Для объективности повествования ниже приводится полный текст злополучного стихотворения – пусть же сама история свершит суд над «Словесностью» – и, быть может, на последнем, окончательном Суде автор будет оправдан тем, что кто-либо из читателей увидит в «Словесности» действие мудрого Промысла, нелицеприятно открывающего человечеству его застарелые язвы, столетьями залечиваемые снаружи припарками да мазями, а все равно, время от времени прорывающимися наружу в надежде на полное и окончательное исцеление, которое может произойти только изнутри и неотделимо от исцеления духовного:
СЛОВЕСНОСТЬ
(с натуры)
эпиграф:
Звание солдата почетно
(воинский устав)
«Всяк солдат – слуга Престола
И защитник от врагов…
Повтори!.. Молчишь, фефёла?
Не упомнишь восемь слов?
Ну, к отхожему дневальным,
После ужина в наряд»…
Махин тоном погребальным
Отвечает: «Виноват!»
«Ну-ка, кто у нас бригадный?»
Дальше унтер говорит –
И, как ястреб кровожадный,
Все глазами шевелит…
«Что молчишь, собачья морда,
…
Ну-ка, помни, помни твердо!
И рукою в ухо бъет.
Что же Махин? Слезы льются,
Тихо тянет: «Виноват»…
Весь дрожит, колени гнутся
И предательски дрожат.
«Всех солдат почетно званье –
Пост ли… знамя… караул…
Махин, чучело баранье,
Что ты ноги развернул!
Ноги вместе, морду выше!
Повтори, собачий сын»…
Тот в ответ все тише, тише
Жалко шепчет: «господин»…
«Ах мерзавец! Ах, скотина!»
В ухо, в зубы, раз и раз…
Эта грустная картина
Обрывает мой рассказ.
И действительно, есть в «Словесности» один более глубокий (к сожалению, не выраженный явно) духовный пласт, но нам неизвестно, осознавал ли его сам автор, или все произошло непроизвольно, как это часто случается у поэтов. Ведь Божественная совесть человека, по самой сути своей, святому служить стремится, и потому не может согласиться с тем, что призванный проповедовать Истину и утверждать ее на земле, на самом деле жизнью своею словно бросает драгоценный ее жемчуг под тяжелые пудовые копыта. В данном случае речь шла об унижении и оскорблении почетного звания солдат и офицеров (но не солдат только! – А. Р.), призванных защищать свое Богом хранимое Отечество. И унижение это произошло из-за того, что над простыми и неграмотными солдатами, совсем еще молодыми и неотесанными деревенскими парнями, поставлен унтер-офицер, не любящий своих подчиненных, и потому не способный во всей полноте совершить служение офицера русской армии и быть, выражаясь бессмертными словами Лермонтова: «слуга Царю, отец солдатам». А войско, в котором все чины – от верхнего до нижнего – не имеют любви между собой, а основано часто лишь на унижении, страхе и подавлении воли человека более сильной волей, рано или поздно потерпит поражения от сильнейшего (а в настоящее время это звучит: «от лучше организованного») противника. И лишь воинство Христово, навеки слиянное освобождающей святой любовью, остается до скончания времен и в вечности непобедимым.
Быть может, эта тема и прозвучала в сознании молодого поэта, став исходным импульсом к написанию «Словесности», но выразить ее в полной мере не дали автору сигналы тревожного и нетерпеливого предвестья грядущих революций и мировых войн.
подвалы сознаний граждан позднего СССР, сколь мерзкая тюремная дедовщина станет процветать в армии распадающейся «страны советов»! И если бы мог он видеть и слышать омерзительные, откровенно непристойные тексты видеофильмов, развлекательных программ и рекламных роликов, которые наполняют сегодня эфир и рвутся с телеэкранов в подсознание утомленного человечества, то, наверное, ужаснулся бы и воздержался от публикации стихов, подобных «Словесности». Впрочем, его зарисовки «с натуры» кажутся теперь безобидным детским лепетом по сравнению с тем, что пишут, печатают и поют. Но разве мог тогда об этом задумываться молодой самоуверенный Гликберг, не дававший еще себе труда понять, что разрушить-то легко, если есть что разрушать, а когда все разрушено – легко ли восстановить…
Усмотрение в «Словесности» оскорбления армии явилось одним из поводов для привлечения редактора к судебной ответственности. К. И. Диксон успел скрыться за границу (а вместе с ними и Саша Гликберг). Но, по возвращении в мае 1908 года, К. И. Диксон был подвергнут аресту и на полтора года заключен в тюрьму «Кресты».
И… поразительное совпадение: с 1908 г. Константин Роше исчезает из памятной книжки Волынской губернии… Будучи больным, он 11 февраля 1908 года в возрасте 59 лет уходит в отставку.
И вновь и вновь неразрешенной остается загадка, почему же, находясь рядом с таким благородным человеком, как Роше, гражданин Александр Гликберг – поэт Саша Черный не смог во всей полноте стать его преемником. Неисповедимы пути Господни.
И все же, след воспитания Роше остался в душе молодого поэта. Плоды посеянного наставником «разумного, доброго и вечного» можно, хотя и с некоторым трудом (да истина и не познается без труда!), отыскать в редких стихах Саши Черного, написанных, очевидно, в короткие минуты просветлений, когда душа поэта, ненадолго освобождаясь от духовной болезни сего века, вспоминала свое высшее христианское предназначение и спешила искренне и радостно, талантливо и вдохновенно славословить Господа – петь так, как никто кроме нее не мог этого сделать. Подтверждением тому служит стихотворение «Рождественское», вошедшее в хрестоматию христианской поэзии. Более того, по моему мнению, в этом стихотворении влияние поэзии Константина Роше несомненно.
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
(из книги «Введение во храм слова»)
В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен Его волос…
Бык дохнул в лицо младенца,
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.
Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
И бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.
Пес, прокравшись к теплой ножке,
В яслях греть дитя бочком…
Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Всех беспомощно толкал:
«Поглядеть бы на Ребенка,
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
…
А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей,
И с улыбкой, полной ласки
Прошептал: «Смотри скорей!..»
из детской сказки, картины рождественского поклонения младенцу – Христу милых ласковых животных. Они совершенно беззлобны, их сказочные слова и движения излучают улыбку и доброту, это как бы прообразы тех славных героев «советских» мультфильмов, которые будут радовать и воспитывать малых ребятишек много десятилетий спустя, когда слово Божие окажется в нашей стране совсем запрещено. Да автор, пожалуй, и создавал это стихотворение, прежде всего, для ребятишек. Он потому и был в нем столь искренен и открыт, что ни на минуту не сомневался: детские сердца – сразу, без рассуждения и сомнений поймут его и с ним радость поклонения Рождеству Богомладенца разделят.
И, читая это стихотворение, невольно думаешь о том, что поэт Саша Черный, несомненно, понимал и глубоко переживал свою трагедию – горечь несодеянного, непроявленного в полной мере высшего служения живущего в нем Богом данного таланта. И о том невольно скорбишь, что слишком много зла встречалось на пути его, и оно преграждало душе поэта путь к Богу, но не у кого было ему спросить совета – как поступить в сей тонкой духовной брани. И оттого так трепетно, так по-детски трогательно и откровенно делится он с читателем своей сокровенной верой в то, что Господь никого не забудет и никого любовью своей не оставит, и позволит увидеть Себя даже тем, кому свет Истины загородили чужие спины. И трогательная фигура «серого ослика», который «звонко-звонко» заплакал в предрассветной тишине оттого, что не видит он рождающегося Спасителя мира – разве может быть она сотворена в черством, ожесточившемся сердце? Конечно же, нет!
И ироничный Саша Черный вовсе не боится в «Рождественском» сам показаться наивным и стать объектом насмешек, потому что обращается прямо к сердцу читателя, к высочайшим этажам его души. Не так ли самому поэту загораживали путь к Свету и Добру непонимание собственными родителями, непонимание почти никем из окружающих сути его поэтического таланта (Константин Роше был счастливым исключением), тяжелые потрясения чуткого сердца, испытанные им во время армейской муштры и службы в разложенной большевиками армии на фронтах первой мировой войны, И уже становится различимо, как дивно сверкает грань поэтического таланта воспитанника Константина Роше в те минуты, когда поэт выполняет свое истинное предназначение. И какие высоты таланту этому в такие минуты бывали открыты:
Это было на Пасху, на самом рассвете:
Над окопами таял туман.
И качался засохший бурьян.
Жирным смрадом курился откос:
Между нами и ими печально и тихо
Но никто не узнал, не поверил виденью:
С криком вскинулись стаи ворон,
Злые пули дождем над святою мишенью
Засвистали с обеих сторон:
– исчез Он над гранью оврага,
Там, где солнечный плавился склон.
Говорили одни: "сумасшедший бродяга", -
А другие: "жидовский шпион":
Так писал Саша Черный о чудовищном феномене войны в 1920 году в своей «Легенде». Он, словно впервые увидевший смерть ребенок, удивленно спрашивает читателя: «Зачем? Зачем люди продолжают воевать и убивать друг друга, если Бог этого не хочет, если он запретил людям делать это?» А затем, уподобляясь юродивому, сурово допрашивает нас: «Почему Вы воюете? Разве не помните, что Господь Сам Своей рукой всемогущей начертал в наших каменных сердцах: «Не убий!». А ты – воюешь, ты нарушаешь высший Закон, ты убиваешь человека – венец творения Божия! Покайтеся, людие, остыньте, да и навек прекратите-ка войны, пока время не положило предел Вашей нерешительности и нерасторопности!.. Как же потом судить-то Вас, какие оправданья прикажете искать в житиях ваших Святым Божиим Ангелам, какую бездну милосердия источать из сердца Самой Пречистой Божией Матери, за все человечество молясь и страдая, чтобы спасти Вас от участи печальной?!»
такие как Александр Невский и Михаил Тверской, Сергий Радонежский и Дмитрий Донской, иноки-богатыри Пересвет и Ослябя. Конечно же, поэту известно и о том, что, если не удается избежать войны, то долг гражданина – стать орудием Божиим в деле защиты богохранимого Отечества. Но, как христианин и как искренний поэт, Саша Черный, с уязвленною совестью своей, не может не приносить горькое покаяние на алтарь Высшего Судии. Даже если участие в войне и оправдано судом истории, суд совести все-таки остается превыше всего остального, и осужденный самим собою лишь на милость Сотворившего его совесть и может иметь надежду.
Нам неизвестно, знал ли поэт, когда писал «Легенду», о том, что через православного писателя Сергия Нилуса уже открыл Господь христианам и всем людям Земли содержание омерзительных «Протоколов сионских мудрецов», свидетельствующих о стратегических планах некоего «тайного мирового правительства» по захвату власти и подготовке антихриста к воцарению. И уже во всеуслышание через Сергия Нилуса было объявлено людям, что все народы Земли для «тайного мирового правительства» – лишь достойные презрения «гои», дешевая рабочая сила, «пушечные души» в духовной войне. С тех пор прошло почти сто лет, и… учеными, политиками, и финансовыми олигархами вместе с так называемым «мировым банком» уже всерьез обсуждается проект «электронного правительства», управляющего человечеством через интернет… И, с другой стороны, в ходе борьбы против терроризма перед всеми нами ставится сегодня вполне реальный вопрос о полном прекращении не только войн, но и локальных конфликтов. Но войны и террористические нападения, тем не менее, пока продолжаются…
И Саша Черный в «Легенде» невольно касается еще одного, до сих пор неразрешенного многими для себя вопроса, и делает это независимо от находки Сергия Нилуса, как всегда, «сам по себе», руководствуясь лишь голосом своей Лиры, как никогда ясно на сей раз звучащей. Вопрос заключается в следующем: кто, по попущению Божьему, будет миротворцем в грядущих войнах и локальных конфликтах последних времен: отвергнутый человечеством Христос, тихо и кротко ждущий ответного слова любви от каждого человеческого сердца, или отвергнувшие Христа сильные мира сего, тайные и явные политики, из тех, что путем обмана, подкупа и запугивания пытаются взять в свои руки управление планетой, время от времени, для пущей убедительности, успокаивая обеспокоенное человечество представлениями в виде «брестского мира». Или устраивая «миротворческие миссии», наподобие тех, что ныне, словно специально, посланы на Балканы, чтобы способствовать разрушению древнейших христианских святынь.
По пророчествам старцев, именно так – подкупом, обманом и запугиванием – будет действовать мировое правительство антихриста, одной рукой развязывая войны, а другой – эти войны, якобы «милостиво» прекращая. И все – лишь для того, чтобы, пред лицом обманутого человечества, вновь объявить вне закона христиан, исповедующих истинную веру Христову – веру Православную.
И только Святую Русь, как земную заставу неодолимой Церкви Христовой, не сумеет одолеть антихрист ни лжечудесами, ни достижениями науки, техники и антихристианской экуменической мистики – такова оставленная нам старцами эсхатологическая картина возможного будущего. А возможность тех или иных конкретных событий и исполнение сроков последних времен – зависит еще и от нашего выбора, наших сердечных устремлений и благих дел.
на архиерейском соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года. А несколько десятков лет назад возможность такого деяния многие назвали бы пустыми фантазиями. Так и теперь, в наши дни, пустыми фантазиями и ограниченным фанатизмом кто-то считает хранение Святой Православной Веры, а завтра – сонмы человеческих душ Она примет, исцелит, утешит и вооружит Правдой Христовой для несения тягот последних времен.
И в «Легенде» поэт, прозревая то далекое для него, а для нас – уже и не столь отдаленное будущее, словно немое назидание – упрек оставляет потомкам, умоляя не совершать в своем сердце подмену и не пенять на «сумасшедших бродяг» или «жидовских шпионов» там, где требуется честно посмотреть в свое сердце и увидеть, что Спаситель давно в него тихо и светло стучится и ждет, чтобы сердца наши перестали воевать и враждовать, испуская друг в друга губительные потоки злых слов и помыслов. Кротко стучится Христос в наши сердца, а в ответ слышит лишь еще большую, сильнейшую канонаду противления Ему.
Откроем духовные очи свои покаяньем, и ясно увидим тогда, что наш страх человеческий, леность, трусость, лукавство и все 999 и более того грехов приносили и приносят нам, нашим близким и Родине нашей несравнимо больше вреда, чем все «жидовские шпионы» вместе взятые. Стоит лишь выбрать Правду, не оставлять Родину, призвать Любовь, да не забывать о Мудрости с рассуждением, и не страшны нам, христианам, будут никакие «шпионы» и «тайные общества», ибо уподобимся тогда самому Царю Давиду, в покаянном псалме к Богу взывая: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего и духом владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим и нечестивии к тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже, спасения моего: возрадуется язык мой правде Твоей»(Пс. 50, 12 - 16), и слыша в ответ милосерное Отчее слово: «Не приидет к тебе зло: и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом своим заповесть о тебе сохранити тя на всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою: На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое» (Пс. 90, 10 - 14).
мы больше ни с кем воевать, кроме грехов своих. Вот в чем и состоит разрешение неразрешимого, на первый взгляд, феномена войны.
И поэт Саша Черный, не всегда имея возможность выразить это в словах, все же сердцем знает, что только святая, неподвластная греху Любовь между людьми сможет положить конец всем войнам навеки (не временно, как при антихристе, а навеки, как при втором славном пришествии Христовом – А. Р.). Все надеется Саша отыскать любовь между людьми, но находит лишь ее опустевшие сады, о чем искренне и доверчиво пишет в стихотворении «Горький мед» в 1913 году:
Это право любви.
Любовь должна быть красивой-
Это мудрость любви.
Где ты видел такую любовь?
На эстраде, где бритый тенор,
Прижимая к манишке перчатку,
Взбивает сладкие сливки
Из любви, соловья и луны?
Где любовь рифмуется с кровью
И почти всегда голодна?..
К ногам прекрасной любви
Кладу этот жалкий венок из полыни,
Садах...
Венок горькой полыни приносит одинокий паломник Саша Черный в опустевшие сады Любви. А значит, горький полынный мед соберет назавтра трудолюбивая пчела в этих садах. Но где же Она, та Любовь, о которой сказано, что пребудет? Она неудержимо стремится людям навстречу: идет на прием к писарям генерального штаба, восходит, стеня, и по шатким подмосткам эстрады, спешит на помощь отчаявшемуся одинокому поэту, и, не скрываясь от пуль, шествует по обстреливаемой слева и справа линии фронта, стремясь всех Собою соединить, всех возвысить, защитить и укрыть от всякого зла. Но Ее никто не желает знать и принимает за торопливо и опасливо созданные человеческим сознанием химеры. Ее одну, святую и бескрайнюю, никто в образе Любви видеть не желает. Таков вопль души Саши Черного. Но, о чудо, в этом отчаянном возгласе уже ясно видится не только горькая ирония и печаль одиночества, но и предчувствие будущей встречи с Любовью, предощущение грядущего возрождения веры в миллионах покаявшихся сердец, уже пробуждается надежда на то, что на земле нашей наступят времена возрождения угасшей Любви, возвращения утраченной Веры – времена, в которых придется жить, любить и верить грядущим поколениям, а среди них – и нам.
И значит все попечения Константина Роше о своем подопечном, все его молитвы и заботы о нем были не напрасны. Ведь в лице Роше Александр Гликберг обрел доброго и отзывчивого поэта-наставника – жаль, при жизни не смог он оценить этого в полной мере. И можно лишь сожалеть о том, что не пришлось, видимо, поэту Саше Черному в жизни встретить своего Духовника, столь же щедро, как и он, наделенного поэтическим талантом, но несоизмеримо превосходящего его духовно. История знает примеры того, как для Александра Сергеевича Пушкина спасительной оказалась встреча со святителем Филаретом, митрополитом Московским и Коломенским – они писали друг другу не только прекрасные письма в стихах – они друг за друга молились.
духовной цензуры, исправляющей встречающиеся на каждом шагу «провалы» и доходящие порой почти до богохульства двусмысленные намеки и апелляции ко греховным страстям, гнездящимся в душе человека. Вполне естественно, что здесь подобные примеры приводиться не будут, дабы невольно не ввести в искушение читателя (достаточно и того, что сказано ранее об отношении Саши Черного ко святым людям, составляющим славу России: преподобному Серафиму Саровскому, св. праведному Иоанну Кронштадтскому, св. страстотерпцу Царю Николаю – если возможно, да простится поэту в вечности его временное заблуждение ради нескольких написанных им стихотворений, прославляющих Бога). Ибо, по слову Св. Феодора Студита из его подвижнических монахам наставлений (слово 148,1): “Обыкновенно бывает так, что когда кто–то говорит о чем грешном, то сказав однажды или дважды о том, располагает слышащих к худому. В отношении же к добру, и много раз сказавши спасительное, едва успевают чье–либо привлечь к тому внимание и расположение. Так трудно прививается доброе к естеству человеческому; напротив, злое очень удобоприемлемо для него.” А посему, указав на явную неполезность чтения многих произведений Александра Гликберга, пожелаем незадачливому читателю, невольно поддавшемуся очарованию сего яркого, но противоречивого таланта, скорейшего освобождения от этих тонких чар посредством чтения Святого Писания, посещения богослужений, исповедания помыслов у духовника и достойного причащения Святых Христовых Тайн.
условиях, когда не только в поэзию, но и в повседневную жизнь бесцеремонно врываются прямые цитаты из чернокнижия и языческих манускриптов… И, конечно же, никакие убеждения и доводы, никакие приказы или ограничения, как не свойственные вообще для истинного общения на языке поэзии, не принесут в деле духовного воспитания существенной пользы. Но едва зажжется в юном сердце первая ясная-преясная звездочка любви и вдохновения, станет тотчас душа петь легко и свободно, сможет обрести вновь пророческий дар, и спасительными для читающих окажутся рожденные в сердце поэта святые слова. А любовь можно воскресить лишь любовью. И утраченную любовь можно вернуть лишь глубоким покаянием и обильными его плодами, которые только в ожесточеннейшей духовной брани и мирном созидающем труде и могут рождаться. Вот это, пожалуй,. и есть самое главное, к чему призывает нас воскресшая через столетие книга стихов Константина Роше «Поэма души» и история его отношений с поэтом Сашей Черным.